– Мне нравятся крылышки. Они такие хорошенькие. Мама, мне ужасно хочется тоже купить такие крылышки.
День за днем, стоя рядом с Недом на обедах и приемах, слушая восторженные отзывы, видя, как люди смотрят на «Сад утрат и надежд» и на их детей, Лидди все сильнее скучала по ним и носила с собой эту боль, не замечая ее. И хотя она сама предложила Неду поехать вместе с Лондон и насладиться триумфом, уже через день-другой ей все надоело, и она мечтала снова оказаться в Соловьином Доме.
«Будущее еще не написано: прошлое сожжено и кануло в небытие».
Она написала это для него на листке бумаги, когда он пытался придумать надпись для таблички на раме «Сада утрат и надежд». Она оставила ее в Голубятне на столике перед их отъездом в Лондон – и вскоре он вбежал к ней в кабинет с сияющими глазами.
– Да, – сказал он, поднял ее на ноги, смеясь, и поцеловал. – Да, любовь моя, это то, что надо.
Нед обдумал каждую деталь: где повесить картину, чтобы лак не отсвечивал. Раму он тоже вырезал сам, широкую, со стремительными завитками и декоративной позолотой по краям, чтобы подчеркнуть то, что изображено на полотне. Шрифт надписи на табличке тоже подчеркивал своей стремительностью: прошлое мертво, будущее принадлежит им, они должны смотреть вперед… идти, не останавливаясь, как бы это порой ни было трудно.
Но это было до того, как Лидди вернулась в Лондон. Она невольно призналась, что Пикадилли и Риджент-стрит ее напугали своим грохотом. Автомобили были теперь в Лондоне всюду; прибавилось также кэбов и автобусов на конной тяге; подметальщики, разносчики и продавцы газет рисковали жизнью всякий раз, когда выходили на дорогу. Здания все еще были задрапированы черной тканью в память о скончавшейся королеве. К новому королю и новому столетию лондонцы пока так и не привыкли. Реальность всюду напоминала о себе: там, дома, от нее можно было спрятаться. Слава богу, Джон еще слишком мал, чтобы воевать, если война с бурами затянется, а ведь похоже, что так и будет.
Джон был застенчив – Лидди уже понимала, что он не годится в военные. Он станет художником, как его отец, возможно, иллюстратором, как Артур Рэкем, ведь он любил наблюдать за другими людьми. Или учителем. Потом Элайза – ее не нужно ничего лишать: если ее брат пойдет в школу, хотя Лидди не хотелось даже думать об этом, тогда Элайза тоже должна учиться. Может, она даже поступит в университет, будет водить автомобиль, голосовать. Мама говорила им, что все это произойдет еще при их жизни.
Стоя в набитой людьми главной галерее Королевской Академии, Лидди глядела по сторонам, пытаясь настроиться на торжественный лад. Это был День закрытого просмотра, решающий момент перед открытием Летней выставки, когда художников приглашают посмотреть на их работы, вывешенные на выделенном для этого месте, и позволяют сделать последние штрихи на полотнах, если это нужно. Львы Викторианской эпохи – Лейтон, Милле – умерли и канули в небытие. Что-то переменилось вместе с окончанием правления покойной королевы; атмосфера в академии, как и на улицах, стала другой, какой-то наэлектризованной.
Лидди равнодушно улыбнулась жене портретиста, обслуживавшего лондонский бомонд, и вежливо кивнула старому и немощному эссеисту, который в прошлом критиковал работы Неда. Был там мистер Джордж в окружении толпы поклонников; наклонившись, он наносил последние штрихи своим Леде и Лебедю. Он гладил усы, словно злодей из какой-нибудь оперетты Гилберта и Салливана. Лидди скривила губы – Альфонс Джордж всегда не сомневался в собственной гениальности, и она даже восхищалась им за это.
Шедший рядом с ней Нед крепко пожал кому-то руку. Лидди повернулась и увидела улыбавшегося Таддеуса Галвестона.
– Замечательный день, сэр. – Он приподнял шляпу, приветствуя Лидди. – Ваш покорный слуга, мадам. Вчера я был рад встретиться с вами.
Накануне Галвестон давал обед в честь Неда и Лидди в своей квартире на Беркли-сквер. Там собрались старые друзья и новые инвесторы, богатые коммерсанты. Прием затянулся до позднего часа. Нед остался и после него, чтобы поговорить за портвейном с Галвестоном, и вернулся в их отель лишь под утро.
– Мы обсуждали, что делать с картиной после выставки, и я на этот раз был тверд, Лидди! Эта картина преобразит нашу жизнь.
Бедный Нед, картина уже изменила его нынешнюю жизнь: утром, в духоте набитой людьми галереи, он выглядел больным, с бледным лицом и покрасневшими глазами.
Лидди поздоровалась за руку с Галвестоном и позволила своим мыслям унестись далеко от Лондона. Вот она вернулась домой, сидит у речки, болтая ногами в воде, Нед рядом с ней, дети тоже, они едят с дерева шелковицу… свежий, прохладный ветерок… ноздри полны запахов, нет, не тяжелого парфюма, а летних полевых цветов…
– Лидди! – Нед потянул ее за руку. – Что ты скажешь на предложение Галвестона?
Лидди заморгала:
– Извини, я задумалась и прослушала. – Берег реки, танцующие фигурки, сад, запахи дома пропали, отодвинулись, словно сцена в игрушечном театре. Галвестон постучал тростью о пол.
– Нед, вы много запрашиваете! Но вот что мы имеем. Я покупаю у вас «Сад утрат и надежд» за определенную сумму. Эта сумма включает и авторские права на картину. Понимаете? – Она терпеливо кивала. – И мы совершаем тур с «Садом утрат и надежд» точно так же, как это было с картиной «Свет мира» и другими. У меня есть контрагенты в Канаде и Австралии, которым я телеграфировал перед открытием выставки. Все они выразили огромное желание увидеть картину. Это… – он поднял трость и медленно обвел серебряным острием, словно дулом ружья, толпу зрителей, – это уже подтверждает мой интерес. Они уже стояли в очереди, чтобы увидеть ее; так почему бы не брать с них деньги? Ваша жизнь изменится. До конца жизни вы сможете писать только то, что хотите.
– Что скажешь, Лидди? – спросил Нед.
– Как разумно с вашей стороны советоваться с женой, ведь у нее наверняка имеется свое мнение, что бы ни говорили! – игриво сказал Галвестон. Нед повернулся к нему, и его тон стал ледяным.
– Я не принимаю без Лидди никаких решений, – отрезал он.
– Не делай этого, – категорически сказала Лидди. – Не продавай авторские права. Если хочешь, отдай Таддеусу картину за нормальную сумму. Но не права. Посмотри на «Пузыри».
– Миссис Хорнер, я огорчен. Вы думаете, что я продам «Сад утрат и надежд» компании, производящей мыло, и позволю использовать ее таким вульгарным образом? Милле совершил глупость – ему не надо было…
– Старина Милле был художником, а не бизнесменом, как вам известно, – возразила Лидди.
– Я… – нерешительно сказал Нед, – я хотел так сделать, Лидди, любовь моя, мы договорились вчера вечером. Галвестон заплатит нам… – Тут он наклонился к ней, и она уловила исходивший от его волос и кожи аромат сигар и портвейна; но под ними все тот же старый запах Неда. – Тысячу фунтов. – Он выпрямился и со своей мальчишеской реакцией наблюдал за ее реакцией.
– Совершенно верно, – осторожно подтвердил Галвестон. – Если вы согласитесь на эти условия, у вас будут выплачены последние долги за дом, а будущее ваших детей будет полностью обеспечено – вам только нужно сделать последний шаг. Наследство.
