– Еще немного потерпите, милые мои.
Они позировали три дня, но потом взбунтовались и заявили, что больше не выдержат. Лидди согласилась с ними – раз уж Нед закусил удила, переубедить его было невозможно. Она и сама страдала от его одержимости, позируя ему часами, и в конце сеанса у нее болели плечи и голова, немели ноги.
– Бедные дети устали, – говорила она ему, хотя на самом деле ей нравились те дни, когда она могла смотреть на их милый, уютный дом с распахнутыми настежь французскими окнами, темно-зеленым плющом на южной стене и белыми звездочками цветков вьющейся гортензии.
Дети, отпущенные на свободу с обещанием, что к чаю у них будут гренки с сыром, но все еще нывшие, упорхнули, словно две птички, по ступенькам в сад на поиски приключений. Позже обнаружится, что Элайза немедленно разорвала свои крылья и бросила их в ручей. Нед взял мольберт, закончил эскиз и почти бегом вернулся в студию. Накануне вечером он приготовил главный холст, натянул на деревянную раму и сам загрунтовал, покрыв его ярко-белым слоем.
Теперь Нед укрепил холст на мольберте и поглядел на белое поле. Это было начало творческого процесса – момент пустоты и покоя. Потом он взял палитру, смешал краски и, словно одержимый, безостановочно писал несколько дней, пока не закончил картину.
Она стала кульминацией в творчестве Неда, соединив в себе правду, красоту, гуманизм и реализм. Единственный раз в жизни он не волновался, будет ли она продана. Он хранил эскиз и карандашные зарисовки, поскольку любые подготовительные материалы к «Саду утрат и надежд» следовало ценить, ведь там были изображены его жена, его милая дочурка с облаком нежных медовых волос и загадочной улыбкой, его серьезный маленький сын со светлой челкой и пронзительным взглядом беспокойных синих глаз.
Закончив картину, Нед вынес ее в сад и оставил среди цветов и летней жары. Начался долгий процесс сушки. Она стояла там два дня, и это тоже стало частью мифологии: потом говорили, что слои краски вобрали в себя пыльцу, золотую пыль лета, зелень травы и пятнышки семян. Это было живое произведение искусства.
Пока картина стояла на улице, Нед ходил мимо нее с утра и до позднего вечера с трубкой в зубах, глядел на нее, высматривал изъяны, но не находил ничего, поскольку это было совершенное выражение того, что он хотел сказать об их жизни в Соловьином Доме.
Вероятно, именно поэтому он и написал эту картину. Вероятно, он знал, что должен запечатлеть их всех вместе. Вероятно, он знал все наперед.
Глава 22
1901. Июнь
На ферме подрастали щенки.
– Тетя Мэри даже не заметит! Мы уйдем потихоньку, а потом вернемся, прежде чем она заметит! – заявила Элайза, тряхнув локонами.
Джон неловко поерзал на стуле; рубчатая ткань на его коротких штанишках странно пискнула, потершись о дамастовую обивку.
– Тетя Мэри все замечает, – сказал он и похлопал ладошкой по губам.
– Наверно, это потому, что она не привыкла к детям. – Элайза прикусила губу от усердия, строгая ржавым перочинным ножиком деревяшку. Джон кивнул, хотя ему нравилось такое неустанное внимание их тети Мэри. Она была не такая, как мама, спокойный центр их вселенной.
– Мама сказала, чтобы мы никогда не уходили одни далеко от дома, – напомнил Джон сестре.
– Она не узнает! Что ж, Джонни, как хочешь. Ну а я сказала миссис Тукер, что приду и посмотрю их сегодня. – Элайза отодвинула стул и встала. – Ведь они не всегда будут щенками. Они вырастут. Ты разве не знаешь законы природы?
Джон почесал голову. Вообще-то ему хотелось лечь у ручья под яблоню и почитать книжку. Вот что ему хотелось. Она была ужасно интересная, про мальчика по имени Альфред и его щенка Блейз, самого маленького из всех; Альфред не дал его утопить и сам выкормил. Конечно, Джону тоже хотелось иметь щенка… а на ферме были щенки, настоящие, живые щенки…
Элайза глядела на него, склонив голову набок.
Сестра миссис Тукер, Ханна, приехала на неделю из Лондона. Когда родились щенки, миссис Тукер сказала детям, что надо подождать месяц – щенки еще слишком маленькие, у них еще не открылись глаза, к тому же через месяц приедет Ханна. Вообще-то, Элайза больше любила кошек, но щенки есть щенки, сказала она Джону. И терпеливо ждала, зачеркивая дни на листке бумаги в мамином кабинете; месяц прошел, и теперь, конечно же, их можно навестить, а заодно и Ханну! Они любили Ханну, которая знала маму и тетю Мэри еще детьми. Иногда она рассказывала им про мамино детство. Крошечные детали, например, что мама хотела открыть шляпное ателье и однажды обшила кружевами праздничный чепец Ханны.
Но мама, редко запрещавшая им что-либо, была очень строгой к таким вещам. Она не разрешала им ходить одним в деревню и уж тем более дальше за деревню по аллее до фермы Марш. Тукеры были хорошие люди, Ханна тоже – но за последний год двое детей заразились тифом, попив воду из деревенского колодца, а в апреле тринадцатилетняя служанка убежала из Годстоу-Холла и оставила записку, что она скучает по маме и решила вернуться к ней. Ее разорванный на куски труп нашли возле аллеи. Джон слышал, как мама и Зиппора шептались об этом.
Родителей погибшей найти не удалось, и ее похоронили в чужой деревне чужие люди. Джон часто думал о ней, просил разрешения пойти на похороны, но ему не позволили. Тогда он оставил на могиле букетик цветов. «Элла Уотсон, – гласила надпись. – Покойся с миром. 1886–1899». Но он был уверен, что она не обрела покой. Его это пугало, он просыпался среди ночи и думал об этом. Кто мог совершить такую ужасную вещь? Для Джона жизнь была раем. За свою короткую жизнь он знал только доброту и красоту.
Но мама с папой были далеко, в Лондоне. Папе дали какую-то еду, потому что там был обед в его честь. Еще он показывал свою новую картину на Летней выставке Королевской Академии, ту, на которой они с сестрой ждут маму. Картина была уже продана мистеру Галвестону, дяде с закрученными кверху кончиками усов, и это была замечательная новость. У них все дела шли лучше, когда папа продавал картину.
– Щенков раздадут через неделю, Джон. Если мы не пойдем сегодня, то потом уже будет незачем идти. А мы посмотрим на них сегодня. Ты понял?
Вчера вечером тетя Мэри отказалась читать ему еще одну сказку, и он обиделся на нее. А увидеть щенков так хотелось! Он выглянул в окно и увидел фей, танцующих в лучах утреннего солнца, золотистые пятнышки… а в ручье будет искриться холодная вода… а тропа пойдет под деревьями… щенки! Джон повернул лицо к сестре и кивнул:
– Да, хорошо. Но давай пойдем прямо сейчас.
– Нет, нет, нет, нет, – сердито сказала Мэри. Она посадила их на террасе на стулья, отошла на шаг и сверкнула глазами, скрестив на груди руки. – Сегодня получите на чай хлеб с кулинарным жиром и никакого печенья. И никаких сардин и какао! Как вы могли, милые мои! Я просто убита. Что сказала бы мама, если бы увидела, как вы плывете по речке. Она никогда больше не попросила бы меня остаться с вами, а что буду делать я, если не смогу приезжать к вам, скажите, пожалуйста?
