Брайант улыбнулась еще шире. Тусклые карие глаза, словно пришитые к лицу пуговицы, смотрели без всякого выражения.
– Зайдите в дом, мисс Лидия. Ваш отец будет в восторге. Сейчас я велю поставить чай. Ханна!
Подходя к дому, Лидди собиралась сказать так много всего. Но теперь она ощущала тяжесть маленького спящего тельца и поняла, что ни за что не войдет в эту калитку. Ни за что не зайдет в сад и не пройдет по этой дорожке.
– Нет. Я не хочу заходить в дом, – пробормотала она.
– Что-что? Я не расслышала. Что ты сказала, Лидия?
– Я сказала, что не хочу заходить в дом. – Лидия вскинула подбородок. – Я просто хотела еще раз взглянуть на вас. Я рада, что вас увидела. Это моя дочка. Ее зовут Элайза. Вы не сломили меня. А сейчас вы не можете меня тронуть. – У нее дрожал голос, но она улыбалась, отвечая на маниакальную улыбку Брайант тем же самым. – У меня все прекрасно. Я очень счастлива.
Брайант понизила голос, нахмурилась и что-то пробормотала неразборчивое… стыд… Потом снова крикнула:
– Ханна! Ну, прислуга будет крайне разочарована, что не увидит вас, мисс Лидия, и ваш отец тоже. Позвольте сказать вам, что вы обошлись с ним крайне жестоко. – Она склонила набок голову и дотронулась пальцами до кружевного воротника. Лидди прежде не замечала, какой у нее высокий и мягкий голос. – И Господь вас накажет, когда прозвучит последний трубный глас. Он ваш спаситель и властелин, и вас найдут, когда нас всех призовут к ответу за наши грехи. – Она кивнула. – И ты никогда не отмолишь твои грехи. Ты убила свою мать и едва не сделала то же самое и с сестрой. Да, Лидия, дорогая.
– Нет, неправда, – ответила Лидди, качая головой, и у нее снова все расплылось перед глазами. – Я не убивала ее.
– Ох, но ты настояла, чтобы она пошла с тобой на прогулку на Хит в тот день, и там она остановилась и помогла маленькому мальчику, у которого заболела оспой нянька. Вот! Знай это и готовься к Страшному Суду…
Лидди даже схватилась за железные прутья калитки, чтобы не упасть. Из дома выглянула Ханна, поглядела на нее, не веря своим глазам, и сбежала с крыльца.
– Где сейчас твой смазливый художник? – спросила Брайант, приблизив лицо к калитке. – Когда он явится домой? Он испорченный, Лидия, испорченный до мозга костей. Испорченный, как и ты, моя дорогая, ты портишь все, к чему прикасаешься. – Ее язык быстро пробежал по губам, и она вздохнула; она точно знала, что попала в цель. – Так что вы заслуживаете друг друга. Я надеюсь, что он вернется к тебе и вы осчастливите друг друга. – Она рассмеялась, обнажив нижний ряд гнилых, бурых зубов.
Лидди повернула дочку так, чтобы она видела дом. Впоследствии она гадала, не зря ли так поступила, показав малышку этой мерзкой женщине. Может, та сглазила ее?
– Добрый день, милая Ханна, – сказала Лидди, роясь в кармане, а Ханна поднесла к губам край передника и сдержала рыданье, готовое вырваться из ее горла. Лидди сунула доброй служанке в руку бумажку со своим адресом. Брайант в это время смотрела куда-то перед собой, злобно бормоча. Лидди, кашлянув, чтобы прочистить глотку, выпалила: – Я еще раз повторяю – для вас. Вот моя дочка. Вот я. Мы здоровы и счастливы. Вам не удалось меня сломать. Вы не одержали верх надо мной. Передайте моему отцу, что у меня все хорошо и что у него есть внучка. Только он никогда ее не увидит.
– Ты грешница. Безнадежная грешница. И ты поплатишься за это. Да помилует тебя Господь, – сказала Брайант, тряся головой.
– Нет, – ответила Лидди. – Пускай он вас помилует. Теперь я свободна от вас! Мы все свободны от вас.
– Я сказала, что ты еще будешь страдать! – крикнула она, и ее голос сорвался и перешел на визг. – Ты никогда не освободишься от меня. – Но Лидди избавилась. Она отвернулась, послав Ханне воздушный поцелуй. – Ты что, не поняла?
Лидди просто сделала вид, что ничего не слышала. Она запела дочке песенку и пошла прочь от постылого дома, потом достала из кармана кусок хлеба и съела. Она долго бродила по Хиту, пока не устали ноги. Тогда она села на склоне холма и посмотрела на город. Я свободна от тебя. Мы будем счастливы. Вот увидишь.
Домой она вернулась усталая и пропылившаяся; дочка плакала, и Лидди уже сомневалась, нужно ли ей было ездить в Лондон. Успокаивая Элайзу, она отбросила ногой скребок для обуви, чтобы пройти через крошечную дверь в гостиную и покормить дочку. Элайза плакала все громче, Офелия лаяла, она не выносила детский плач. Только тогда Лидди заметила на коврике бумажный сверток. Достав дочку из переноски, она бережно посадила ее на пол и стала развязывать веревочку. Элайза заплакала еще громче.
– Подождите минутку, девочки. Потерпите, – сказала Лидди, потрепав уши собачки. – Она прокляла меня. Надо написать Мэри – нет, я ничего ей не скажу, она принимает такие вещи слишком близко к сердцу. Минуточку терпения, сейчас я развяжу и…
Из коричневой бумаги с громким стуком выпали три вырезанных из дерева предмета. Элайза даже забавно раскрыла ротик, сложив его в маленькое «о». Гладкая фигурка пухлого младенца, вырезанная из темного дерева и отполированная так, что была как шелковая. Колыбелька из более светлого дерева, качавшаяся на деревянном каркасе. Ореховый прут, тонкий и гибкий, укрепленный на подставке, а на его конце змей из светлой древесины и настоящая крошечная ленточка. Он покачивался на весеннем солнце, пока Лидди, расставив ноги, напевая дочке песенку и разложив возле себя фигурки, читала записку.
Любовь моя, я пишу второпях
Я приеду за тобой, чтобы завтра увезти из Хижины. Упакуй вещи – приготовься к отъезду – собери в дорогу Элайзу. Теперь у нас будет наш дом, Лидди, наш собственный дом. Мне не терпится показать его тебе.
Я продал картины (и очень устал). 4 картины, сцены в Хэме и Ричмонде. Я отдал их не в Академию, а в Графтон-галерею, – знаешь, не успел я достать их из ящика, как некий человек – запомни его имя, Лидди, сэр Огастес Карнфорт, который заработал себе состояние на стали, купил их все за 500 фунтов! Вот так сразу! Жалко, что ты не видела этого. Это мои лучшие работы, и я рад, что такой богач, как Карнфорт, захотел купить образчик не чего-то отжившего и старомодного, а образчик нового, британского. Он хочет повесить их в своем новом величественном доме – его строит Далбитти – в Ричмонде. Как видишь, ему понравились виды Хэм-Хауса. Вот и замечательно, а мы с тобой больше не будем на них смотреть. Мы больше не будем жить в Хижине.
Целую Элайзу, а все другие поцелуи тебе – я живу для тебя – я работаю только для тебя – все только для тебя – пожалуйста, Лидди, поверь мне!
Н.
На нее нахлынуло странное чувство. Она огляделась по сторонам в этом маленьком домике, еще не опомнившись после своей поездки, посмотрела на дочку, на пол и покачнулась. Внезапно у нее подвернулась лодыжка, и она закричала от пронзительной боли. Дочка заплакала, Офелия жалобно залаяла.
Он пришел через час, и она увидела на его лице морщины усталости, словно нарисованные углем. Она так и не встала с пола, только ухитрилась подвинуться к оравшей дочке, взять ее на руки и покормить. Дочка уснула, сытая, Офелия устроилась рядом, укоризненно поглядывая на хозяйку. Сидеть на деревянном полу было довольно удобно, за окном пели птицы. Стены наконец-то перестали качаться. Когда пришел Нед, Лидди уснула, держа на руках ребенка. Она проснулась, когда он осторожно забирал из ее рук Элайзу, и яростно вцепилась в нее. Во второй раз в тот день она поняла, что такое материнская любовь, – первобытный, странный инстинкт, непривычный для нее, но уже ставший частью ее существа, как слезы, шрамы и усталость.
