Мэри похолодела.
– О да, милый Далбитти, – пролепетала она. – Он приезжал к Пертви в Париж…
Ее брат спал почти весь день, а в дверь барабанили торговцы и какая-то девица, утверждавшая, что у нее украли брошку. Далбитти явился к чаю, совершенно неожиданно, но Пертви, разбуженный Мэри, не пустил его.
Далбитти стоял в дворике перед их квартирой, крутил в руках шляпу, а Пертви злился и орал на него. У него был плохой день. У него часто бывали плохие дни. Мэри видела, что Далбитти пытался уговорить ее брата, а его глаза постоянно устремлялись на нее с ужасом и отчаянием.
Она успела забыть, как ей приятно видеть его длинное харизматичное лицо и темные ласковые глаза. Как он кривит губы. Какие у него быстрые, решительные движения, но при этом он всегда спокойный и собранный – полная противоположность ее бедному брату.
– Вот моя визитная карточка, – сказал Далбитти, озабоченно нахмурив свое доброе лицо, когда Пертви повернулся и направился к их двери. – Пожалуйста, дорогая Мэри – мисс Дайзарт, напишите мне, если ситуация станет тяжелой. Знайте, что вы не одиноки, у вас есть друзья, хоть я не могу помочь бедному парню так, как мне бы хотелось – понимаете… – Он умолк и заглянул ей в глаза.
Их руки соприкоснулись, и он крепко сжал ее пальцы. Мэри задохнулась от волнения, у нее закружилась голова, и она закрыла глаза.
– Вы еще вернетесь сюда? – спросила она.
– Мэри, мисс Дайзарт, боюсь, что нет. Не скоро. Я нужен в другом месте.
– Жалко, мне бы хотелось, чтобы вы вернулись. – Она заставила себя сказать эти слова, самые смелые в ее жизни. Но он просто открыл тяжелую деревянную дверь и, не глядя на Мэри, вышел на улицу.
– Грязная собака, этот Далбитти, ходит тут, вынюхивает, – заорал Пертви, когда она вошла в комнату. Он рухнул в кресло с подголовником. – Теперь у него больше денег, чем мозгов, с тех пор как он победил в конкурсе. Строит дома для отвратительных эстетов и им подобных в графствах вокруг Лондона. Забыл, что такое искусство, страдания, борьба… – Он встал, зашаркал из комнаты, накинув на плечи одеяло, и до следующего дня не выходил из своей спальни.
– Далбитти сказал что-то странное про Пертви, когда приезжал к нам. Может, он все преувеличил, а? Я не совсем поняла, что он имел в виду, а после этого они с Недом заперлись в комнате и о чем-то говорили. Мне тревожно за тебя. – Она повернула к Мэри свое милое личико и подвинулась ближе к ней. Они снова были вдвоем, как когда-то. В сумрачной маленькой комнатке все затихло, звучал лишь ее голос. – Как он относится к тебе? Не обижает?
– Он мой брат, он не должен меня обижать. – Мэри печально улыбнулась. – Однако… ох, милая Лидди, как мне…
Лидди побледнела.
– Что бы ни было, я все пойму.
Мэри была счастлива, что рядом с ней снова была любимая сестра.
– Ох, Лидди, у него черно на сердце, милая моя. Раньше я даже не подозревала об этом, пока не начала вести хозяйство в его доме.
Лидди откинула прядь волос с лица сестры и серьезно сказала:
– Он что – все-таки обижал тебя?
Мэри поставила чашку.
– Обижал? Да, тысячу раз, по-всякому, но он не понимал этого. Ведь как мы росли втроем, Лидди, и я каждый раз стараюсь простить его, когда он тратит деньги на абсент, а не на хозяйство – не ужасайся. – Она радовалась, что может выговориться, и даже дрожала от облегчения. – Если бы я даже владела французским, мне все равно не с кем поделиться этим, ведь я никого не знаю. Я его бессловесная сестра, которая ведет его хозяйство и пускает к нему людей, с которыми он общается. Что это за люди, Лидди! – Она понимала, что лучше бы этого не говорить, но не могла скрыть всю правду от нее или от Неда, потому что знала, что Далбитти все равно расскажет им что-то из этого в свой следующий приезд. А еще она больше не могла носить это все в себе. – Воры, пьяницы, грязные оборванцы и девицы, к которым я не могу чувствовать симпатию, хотя кого-то из них мне жалко.
– Девицы откуда? – спросила Лидди, мало что понимая.
– Ой, дорогая моя. Они, как бы это сказать, не очень порядочные и, знаешь, такие юные. Иногда – вообще-то, он не разрешает мне оставаться дома, когда развлекается, но часто я невольно слышу или вижу. Ведь наши комнаты очень небольшие.
Лидди покачала головой, кудри, обрамлявшие ее лицо, сердито закачались.
– А как там с его живописью? Он пишет Неду и Далбитти, что у него полно заказов! Он писал портрет дочери дирижера Парижской оперы!
– Да, писал и, пьяный, пытался ее поцеловать. Тогда ее отец рассказал всем, что он непорядочный человек. – Мэри прикусила губу. – Это было так некстати, потому что портрет был почти готов, остались лишь мелочи, и он получился очень хорошо – Пертви хороший художник, Лидди, не такой, как Нед, но он прекрасно чувствует лица. А он не смог продержаться лишних пять минут и дождаться, когда картину повесят в салоне. – Она печально опустила глаза на свои пальцы. – Раньше мне казалось, что ему просто не хватает удачи и он из-за этого пьет. Но теперь я засомневалась. По-моему, у него травмирована душа, и это уже не поправить. Он больше нас с тобой тосковал по маме. Он часто вспоминает ее. Ведь он был ее первенцем.
– Да… – Лидди немного помолчала, прижав к губам ладонь. – Ох, дорогая моя. Все это ужасно. Как же вы живете?
– Он переводит с французского на английский скабрезные рассказы и журнальные сюжеты для какого-то издателя, и тот привозит их сюда. Они ужасные, Лидди. – Мэри с трудом подыскивала слова. – Платят ему очень мало – я не знаю, может, было бы еще хуже, если бы за них платили много, но я не думаю. Он читает их мне – и заставляет меня слушать. Он не знает никакого стыда… – Она закрыла лицо руками.
– Какой он грубый, какой жестокий. – Лидди покраснела от гнева. – Передай ему, чтобы он приехал к нам завтра. Если не приедет, тогда я напишу ему. Он никогда мне не отвечает, но я не отстану и добьюсь своего! Милая сестрица, с тобой нельзя так обращаться. Мы добьемся, чтобы он понял свою ошибку.
Мэри взглянула на сестру, смела с решетки потухшие угли и, открыв окно, высыпала золу на росшие под окном нарциссы. Лидди сильная, ее хрупкое тело держалось на стальном стержне, а Мэри впервые поняла, что сама она не такая.
– Когда он бывает хорошим – о, Лидди! Тогда он снова мой чудесный, любимый брат. Такие перемены меняют всю атмосферу в нашей маленькой квартире.
– Как вы вообще устроились?
– В приятном районе Парижа, недалеко от Аббатства. На Сите, в маленьком, прелестном дворике. – Мэри улыбнулась. – Знаешь, я плохая хозяйка, я так не люблю этим заниматься. Ах, лучше бы я была мужчиной, и кто-нибудь еще вел для меня хозяйство. Меня обсчитывают при покупке хлеба, мясо часто бывает плохое. Я покупаю не самые хорошие свечи и полотно не лучшего качества, потому что не умею требовать все это с продавцов. – Ее глаза наполнились слезами. – Ой, Лидди, я не знаю. На Благовещенье в Сите продавали сахарное печенье и голубей из теста, украшенных разноцветными сахарными полосками. Мальчик играл на аккордеоне, люди танцевали. Все очень мило. Я смотрела на это из окна, мне хотелось спуститься вниз и попросить печенье, одну или две штуки… Но я почти не говорю по-французски, пытаюсь научиться, но так мало вижусь с людьми. Глупо, но я ничего не могу с этим поделать. Я смотрела на эти красивые сцены за моим окном, так близко от меня. Но Пертви был пьян, и я не могла уйти… – Она опустила голову, но тут же решительно вскинула ее. – Хватит нам говорить о Пертви! Он утомляет меня, даже когда его нет рядом. Он забирает у меня всю энергию. Иногда я вспоминаю о наших планах, которые мы строили когда-то, и о маминых планах насчет нашего будущего – что ты станешь учительницей, а я буду изучать медицину. Ты помнишь?
