Лидди кивнула сестре, крепко сжав губы, и взялась за перо, но, когда дверь закрылась, она аккуратно отложила его и побежала к окну. Надо быть честной. Кэб уехал, лошадей напоили.
– Вот, хоть немного отдохнули, но ненадолго, – пробормотала она вслух звонким от гнева голосом.
Дрожащими пальцами Лидди надела зеленовато-синюю бархатную шляпку с узкими полями, украшенную перышком сойки, которое она нашла в Хит, и торопливо набросила на плечи тускло-серую шерстяную накидку – потому что в этом году октябрь был холодным и сырой ветер пронизывал до костей. Она посмотрелась в зеркало, пощипала себе щеки, быстро прошлась по комнате, собирая свой маленький ридикюль, вынула из него образцы вышивки, спрятала листки со стихами и положила письмо, которое заранее написала крупными, неряшливыми каракулями, из-за которых так часто получала выговор от отца и мисс Брайант. Закончив, с удовлетворением огляделась по сторонам. Это была комната юной леди, которая вышла из нее на пару минут в поисках… чего?.. Ну шелковой нитки, книжки, потерянной перчатки.
На лестнице раздались шаги – Лидди вздрогнула и, прокравшись в спальню Мэри через соединявшую их дверь, направилась к черному ходу. Отец сидел в своем кабинете. Ханна ушла: это был ее свободный день. Миссис Лидгейт была у мясника, Мэри ушла на лекцию, Пертви громко храпел у себя в комнате. А мисс Брайант нигде не было видно, и это самое главное.
Через минуту Лидди уже переходила улицу, терпкий, сладкий запах древесного дыма смешивался с угольным дымом, запахом навоза и прелых осенних листьев. Она направилась к наемному экипажу, который видела до этого. Он ждал ее.
Лидди погладила дрожащие бока лошади, залезла в кэб, опустив глаза и прикусив губу, потому что сознавала, что предает все свои принципы, которые так рьяно соблюдала! С сокрушенным сердцем она устроилась на заднем сиденье кэба.
– Холодный день нынче, правда? Куда поедем, мисс? – проговорил широколицый возница, накрывая пледом ее колени. Она оттолкнула его руку, стремясь поскорее тронуться в дорогу, уехать от своего дома.
– В Блэкфрайерс – ой, скорее, пожалуйста, к мосту Блэкфрайерс. Как в прошлый раз, сэр.
– Эх, как прикажете, мисс, – отозвался он и угрюмо втянул носом воздух, словно ему хотелось высказать что-то еще по этому поводу. Одна из его лошадей жалобно заржала, он щелкнул кнутом, и они тронулись с места. По щекам Лидди катились крупные слезы, потому что она каждый раз ненавидела эту дорогу, но ничего не могла с собой поделать, как не могла, скажем, перестать вдыхать воздух.
Дорога к югу от мясного рынка Смитфилд была запружена всевозможным скотом – когда она начала ездить этим путем, она видела ягнят, совсем таких, о которых она мечтала в раннем детстве, с белками глаз, вращавшихся на их глупеньких мордочках; они жалобно блеяли, когда их грубо заталкивали в загоны. Теперь, через несколько месяцев, это были уже молодые овцы, пушистые буроватые облачка. Их держали в больших железных ангарах вместе с бычками и козами. Лидди привыкла затыкать уши, проезжая мимо, чтобы не слышать крики животных, которых вели на убой, да так и сидела пару минут, крепко зажмурив глаза, пока кэбмен орал на скотину и людей, чтобы те дали ему проехать. Потом они ехали вниз к перекрестку Лудгейт; там, пока они пробирались сквозь поток кэбов, повозок и омнибусов, несколько парней возле паба «Собака и Миска» заглянули в кэб и отпустили пару непристойностей, которые Лидди игнорировала. Уличный подметальщик, кудрявый, черноволосый парнишка моложе ее, торопливо заскакивал в транспортный поток и выметал с мостовой пучки соломы и конские яблоки, стараясь не попасть под омнибус. И вот они приблизились к мосту Блэкфрайерс. Поначалу оборванные, грязные женщины, копавшиеся в грязи и отбросах на узких берегах зловонной Темзы, вызывали у Лидди любопытство, пока кэбмен не объяснил ей, что они ищут кожу, стекло, куски дерева – все, что можно сдать за деньги на переработку.
Иногда вместе с женщинами были дети, оборванные, болезненно худые, они сидели на холодном осклизлом берегу, с грязными безучастными лицами. Один раз, сидя в удобном и безопасном кэбе, она видела драку двух женщин из-за какого-то лоскутка, они рвали друг друга на клочки, из уха одной из них, постарше, текла кровь, а другие вокруг них продолжали рыться в грязи, не обращая на них внимания.
Когда они проезжали мост Блэкфрайерс, Лидди зажала нос и старалась не думать о них, о младенце, которого она видела однажды, крошечного, на руках у матери, прислонившейся к стене перед мостом, безучастной, может, спавшей, может, мертвой, а малыш кашлял и жалобно пищал. Тогда она не поняла трагизма этой сцены, она просто проехала мимо и вскоре забыла о них. Она была такой невинной. Она ничего не знала о жизни, вообще ничего.
Она глядела на собор св. Павла и вспомнила, как отец говорил ей, что верхний конец креста на соборе находится точно на уровне двери их церкви св. Михаила в Хайгейте. Как ей повезло, что она росла высоко над зловонным городом, росла с отцом, у которого были деньги, чтобы заботиться о них, его детях. Прежде она не имела представления о реальной жизни. Не сознавала, как ей повезло, раз у нее были мягкие перьевые подушки, и теплый суп на обед, и прислуга, помогающая ей раздеться! Она была, как сказала бы мисс Брайант, невероятно счастливая, не то что множество других людей. Последние месяцы открыли ей глаза на мир, в котором она жила. Он больше не могла глядеть на вещи прежними глазами, не могла вернуться назад, сложить все увиденное в ящик и захлопнуть его. «Не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе», – сказал апостол Павел. Он изменил все.
Переехав через мост, кабриолет круто свернул вправо и с грохотом поехал по узкой, темной дороге, которая шла к реке. Возница остановил лошадей.
– Вот и приехали, мисс.
– Ой, благодарю, – сказала Лидди, выбираясь сама, прежде чем он предложил ей помощь, потому что не рассчитывала на это. – Вы вернетесь к четырем? Не позже, чтобы меня не хватились.
– На этот раз я не уверен в этом, мисс, – ответил он, жуя корень лакрицы. – Я… мне не нравятся все эти тайные поездки. Может, было бы лучше, если бы ваш отец узнал об этом.
Он повернулся к ней, и она увидела его черные бусинки глаз, широкие челюсти, перемалывающие лакрицу, тяжелое лицо, изрытое оспой.
– Раньше вас это не смущало, и вы несколько месяцев привозили меня сюда, – напомнила она.
– Угу, но сейчас все по-другому, коли вы хотите вернуться, и я не знаю, что у вас за джентльмен…
Лидди топнула ногой и чуть не прикусила язык от раздражения.
– Сэр, вот ваши деньги. Если вы подождете меня, я заплачу вам как за возвращение.
– Три гинеи, – безразличным тоном сказал он, надвинув котелок на лоб.
– Вы сами знаете, что я не могу вам дать столько. – Она одарила его своей самой очаровательной улыбкой, зная, что старые и грубые мужчины вроде этого легко уступают милым юным леди. – Пожалуйста, сэр, вы всегда так добры ко мне. У меня нет других денег, но я буду вам вечно благодарна. – Она посмотрела на него из-под ресниц: – Этого хватит?
