Но все это возможно для него в Соловьином Доме. Не здесь, нет, не здесь. Она сама росла за пределами Лондона, отвыкала от него. Это был город Мэтта, не ее город. Но самой главной, фундаментальной причиной было то, что Джульет не могла бросить дом и знала это. Всю жизнь она ощущала его притяжение; теперь, когда она жила там, оно стало еще сильнее. Они словно переплелись. Теперь она понимала, что никогда не покинет его. Дело было не в Неде, не в картине и не в Грэнди. В самом доме. Это был ее дом. Больше она ничего не хотела.
Она опустила глаза на свои кеды «конверс» и со стыдом увидела на них запекшуюся грязь.
– О чем ты думаешь? – Зейна протянула ей чашку чая.
– О том, что мне приятно тебя видеть. Я страшно по тебе скучаю, но вряд ли захочу вернуться в Лондон.
– Ну теперь ты можешь себе позволить остаться там.
Джульет тяжело вздохнула.
– Вот об этом мне отчасти и хотелось поговорить. Я хочу избавиться от большей части денег. – Зейна открыла рот от удивления и застыла с чашкой в руке. – Я сказала – от большей части, Зи, я не сумасшедшая. Я хочу потратить какие-то деньги на дом и на прожитие, но мне надо избавиться от остальных, пока я не привыкла к этой идее. Я не хочу, чтобы мои дети стали ни с того ни с сего миллионерами. Я считаю это неправильным после всего, что потеряла моя семья. Дело не в доме. У меня есть одна идея, и я хотела, чтобы ты мне помогла.
– О какой сумме ты говоришь? – Зейна взяла блокнот в линейку и ручку.
– Я хочу сохранить четыре миллиона. По двести пятьдесят тысяч на каждого из детей, чтобы помочь им купить жилье, встать на ноги; но они получат их, только когда им исполнится двадцать один год. Ты можешь это оформить? Еще двести пятьдесят тысяч на тот случай, если нам придется приспосабливать часть дома для Санди, или платить за физиотерапию, или еще за что-то.
– Конечно. – Зейна записала.
– Два миллиона для меня. – Джульет старалась говорить будничным тоном, словно сидеть на этой кухне и говорить о сотнях тысяч и миллионах было самым нормальным делом. – Этот дом так и тянет деньги. На новую крышу и кухню, на новые шторы, луковицы и топливо для AGA. Еще мне надо держать пачку наличных на случай всяких происшествий.
– Так, ладно. А остальные? Ведь у тебя еще остаются шесть или семь миллионов, если твой друг Сэм Хэм говорит правду.
Джульет кашлянула.
– Я хочу создать трастовый фонд для преподавания в школе истории искусства. И оплачивать школьные экскурсии в картинные галереи, а потом еще оплачивать ночевку по всему Соединенному Королевству при посещении интересных домов, Йоркширского парка скульптур и картинных галерей. – Джульет старалась не нервничать. Она вспомнила слова Сэма. «Все блефуют. Я получил эту работу благодаря блефу. Ты просто говори, что ты хочешь сделать, и ты удивишься, сколько людей будут тебя слушать». – Чтобы каждый ребенок в нашей стране увидел красивые картины, скульптуры или дома. Не только дети членов Национального треста
[4] или люди, которые сами посещают с детьми музеи или могут себе позволить поехать куда угодно. Каждый ребенок должен иметь право обогащать свой мозг.
– Они должны иметь право регулярно питаться, а не ходить каждую неделю в благотворительный продовольственный фонд с матерью или родителями, хотя те получают нормальную зарплату, – сказала Зейна.
– Я пришлю тебе список пожертвований, которые также хочу сделать, когда пройдет аукцион, но я не могу закрыть благотворительный продовольственный фонд, как бы мне ни хотелось. Как ты думаешь, это возможно? Ты можешь создать благотворительный трест?
– Да, но ты не можешь стать единственным попечителем. Нужен еще кто-нибудь…
– У меня есть такой человек. Сэм.
– Опять Сэм Хэм. – Зейна что-то записала. – Помнится, ты что-то говорила о нем, когда он получил ту работу. Тогда ты терпеть его не могла. Как все переменилось.
– Он мой босс.
Зейну не убедил такой ответ, и она сменила тему:
– Как дела у Би?
– По-моему, она о’кей. Я дала ей сейчас полную свободу. Чтобы она как бы нашла себя, хоть это и странно звучит. – Джульет, поколебавшись, продолжала: – Мне приходится напоминать себе, что я не должна ей потакать слишком часто только потому, что я чувствую себя виноватой во всем.
Зейна накрыла ее руку своей.
– Ты все еще так считаешь, да? – удивленно спросила она.
– Что?
– Что ты во всем виновата.
– Да, считаю. С Санди ничего бы не случилось, если бы мы жили в Лондоне. Би – она очень несчастна, у Айлы нет друзей…
Тут она остановилась.
– Вообще-то, есть. На прошлой неделе она ходила в гости и играла там, а перед этим та девочка ночевала у нас. И Би не такая несчастная. – Она кивнула: – У нее все нормально. В школе считают, что она получит А* в аттестате о среднем образовании. Фин очень приятная девочка. И – знаешь что? Фредерик любит меня. И Джордж. И я их люблю. – Она считала на пальцах и чувствовала, что у нее горит лицо. – Что еще? Мама с папой были потрясающие, а ведь год назад мы с трудом обменялись парой слов. И Онор приходит, если мне нужна ее помощь, и мы выпьем с Джо на следующей неделе, черт побери, и мне – ну мне нравится моя работа. А еще я посадила люпины из семян, а они погибли, но это ничего, потому что их невозможно вырастить из семян. Надо просто купить отводки. Так что все о’кей! Теперь я это знаю, и все о’кей! – Зейна качала головой и поджала губы с ласковой усмешкой. – Дело в том, что год назад… Ох, Зи, год назад я была такой несчастной, все они были несчастными, и сейчас дело не в доме и не в деньгах.
– Ладно тебе! Это тоже помогло.
– Еще поможет. Но тогда помогло не это. Помогло то, что я все переменила. У меня не хватило бы решимости на такой шаг, если бы тот слизняк Генри Кудлип не уволил меня или если бы другой слизняк Мэтт Тейлор не завел любовницу. Извиняюсь, он не слизняк. Но ты знаешь, что я имею в виду.
Зейна крепче сжала ее руку.
– Женщины! Почему мы позволяем над собой измываться! Мэтт слизняк. Он изменял тебе и обращался с тобой как с грязью, Джу.
– Да, ты права. Но я вот что хочу сказать. Я тогда думала, что все эти вещи были самым плохим, что могло со мной случиться. Но увольнение, Мэтт и Тесс – все это было лучшим, что могло случиться. Они заставили меня сделать решительный шаг и изменить мою жизнь. По-моему, ты просто привыкаешь быть несчастным. Это как мышечная память. Ты забываешь, как быть счастливым. – Она покрутила головой вокруг шеи, почувствовала щелчок. – Исключение – несчастный случай с Санди. Это не та беда, которая превращается в благо. Его травма на моей совести.
Зейна кивнула, но тут же возразила:
– Слушай, детка, несчастные случаи бывают всюду. Твой шустрик всегда был в зоне риска. Помнишь, как он забрался на подоконник в твоей спальне? Кто знает, может, случилось бы что-то и хуже, если бы вы остались в Лондоне? Ты не можешь знать дорогу, по которой не пошла. Ты выбрала свою дорогу, и правильно сделала. Ты всегда поступала правильно.
