– Когда все это кончится, мы заведем ребенка, – как-то сказал Рене Карл после ее обычного осмотра. К тому моменту Мелани ждала донора уже десять месяцев.
– Я хочу только одного, – прошептала Мелани из-под кислородной маски. – Не важно, мальчика или девочку. Я забалую его вусмерть. У Карла нет этого гена, так что, слава богу, у ребенка не будет КФ
[10]. – И она перекрестилась под простыней. – Я заморозила яйцеклетки. Их взяли еще до того, как мне стало хуже.
Потом Рене не могла вспомнить, что тогда сказала в ответ. Возможно, она сказала: «Удачи вам. Нас у матери четверо, и, надо сказать, это та еще головная боль».
Ей позвонили в два ночи. Рене немедленно проснулась: Джонатан, привыкший к ее ночным вызовам, крепко спал рядом.
«Авария, – сказала медсестра. – Двадцать два года, женщина, белая, метр пятьдесят пять, стройная, тонкие кости, кровь группы А. Подходит».
Натягивая на кухне одной рукой пальто, другой Рене набрала номер Карла.
– Пора, – сказала она.
Операция прошла успешно. Она заняла девять часов, и Рене после нее устала настолько, что ей казалось, что вместо костей и внутренностей у нее внутри перетекает сырая, тяжелая глина. Она известила Карла, сказав, что все прошло хорошо и Мелани уже перевели из операционной в реанимацию, что он может пойти домой и поспать. Сама Рене тоже ушла домой, вспомнив только по содержанию записки на кухонном столе: «До завтра, люблю», что у Джонатана была встреча в Лос-Анджелесе, и рухнула в постель.
Через пять часов она проснулась от телефонного звонка. На экране светилось десять неотвеченных вызовов. Рене никогда раньше не просыпала телефонный звонок. Она проклинала себя, спотыкаясь и пытаясь дозвониться дежурному врачу, натягивая джинсы и туфли. В горле у нее встал ком. Ужас.
Официальной причиной смерти стала остановка сердца. Мелани провела в реанимации три часа, а потом неожиданно скончалась.
Рене отыскала Карла в маленькой часовне при госпитале. Он был один. Ему уже сообщили, но Рене хотелось увидеть его, спросить, не нужно ли ему что-нибудь, может ли она кому-то позвонить. Может ли сделать что-нибудь, все, что угодно.
– Мелани была просто слишком слаба, чтобы перенести такую операцию, – объяснила Рене. Ей и раньше приходилось говорить такое, но сейчас она впервые ощущала всю тяжесть этих слов. – Наша команда сделала все возможное, чтобы спасти ее, но ее сердце просто не выдержало.
Карл не смотрел на Рене.
– У нее было сильное сердце, – сказал он. – Это тело. И чертова очередь на пересадку. Почему ей пришлось столько ждать?
Рене уже приходилось слышать этот вопрос. Очередь на пересадку легких создавалась из соображений необходимости, учета возможного шанса на выживание и просто тупой удачи, объяснила она Карлу. Там были сложные вычисления, несовершенные, несправедливые, но эта та система, какая есть. Кого-то удается спасти. Кто-то ждет слишком долго. Кто-то умирает, не дождавшись. Доноров не хватает, вот и все.
Карл слушал и кивал. Его глаза были сухими. Он сказал, что уже отплакал свое. «Доктор Рене, спасибо вам за все». Он засунул в карман детектив, который читал Мелани перед операцией, и ушел из госпиталя.
* * *
Семь месяцев Рене ничего не слышала о Карле. Она иногда думала о нем, но у нее были новые пациенты, у каждого своя семья и своя история, и память о Мелани Джейкобс постепенно стиралась. Веселая, умная. Яркие ногти. Единственный ребенок, которого она забалует вусмерть.
И вдруг Карл постучал в дверь ее кабинета в Пресвитерианском госпитале. Был апрельский день, теплый не по сезону, Рене сняла белый халат и сбросила туфли. Рабочий день почти закончился, но дверь была открыта, и она сделала Карлу знак войти.
– Карл, – сказала она, сама поразившись, как рада она его видеть, а также тому, как тяжело было увидеть его одного, без кислородного баллона и без Мелани. Встав из-за стола, Рене обняла его.
Они спустились в больничный кафетерий, где он настоял на том, чтобы заплатить за ее кофе. Они присели за маленький столик с видом в больничный двор, в котором ворковали упитанные голуби. Четыре часа дня. В кафетерии было пусто и слишком жарко, пахло макаронами и хлоркой. Из единственного открытого окна в помещение время от времени врывались потоки свежего воздуха. При каждом таком порыве Рене старалась вдыхать глубже.
– Доктор Рене, вы когда-то хотели детей? – спросил Карл.
Мелани часто задавала Рене личные вопросы: «Какой ваш любимый фильм, доктор? Вы когда-нибудь курили траву?» – но Карл никогда так не делал, и на мгновение Рене оторопела. Отхлебнув кофе, она задумалась, что ответить. Хотела ли она когда-то детей? Она вспомнила, как они с Джонатаном обсуждали это вскоре после знакомства. Это случилось после помолвки Джо, до трагедии оставалось почти два года. Нежелание Джонатана иметь детей было почти таким же глубоким, как у самой Рене, хотя она поделилась с ним и другой стороной этой идеи. Теоретически она была не против воспроизведения новых, свежих, добротных Скиннеров. На Рене давила возможность смерти. Судя по примеру нашего отца, каждый из нас мог в любой момент исчезнуть с лица земли. А с нашей генетикой и невезучестью род Скиннеров может вообще исчезнуть. Это давление слегка уменьшилось после троих детей Кэролайн, но они были Даффи, а не Скиннеры. Уже тогда было ясно, что я вряд ли кого-нибудь рожу, так что оставались только Джо и она сама, Рене, если сохранит свою девичью фамилию и получит определенную независимость или очень понимающего партнера. Когда она объяснила все это Джонатану, он улыбнулся и ответил: «Джо прирожденный отец. Ты только посмотри на него. Готов поспорить, у него будет три жены, и по паре детей от каждой. Как минимум. Так что можешь не беспокоиться. Мы свободны».
Рене с облегчением рассмеялась. Джонатан был прав: род Скиннеров будет продолжен.
Но сейчас, сидя в непривычной тишине пустого кафе напротив мужа своей умершей пациентки, Рене с глубоким ужасом осознала: у Джо никогда не будет детей. Рене снова ощутила потерю, потерю не Джо, ее брата, но возможности. Потерю будущего.
Она все еще не ответила на вопрос Карла. Ей было сорок два. И без преувеличения можно было бы сказать, что у них с Джонатаном было все, о чем они мечтали.
– Нет, я никогда не хотела детей, – наконец ответила Рене. – По-настоящему – никогда.
Карл поерзал на стуле, поднял стаканчик, но пить не стал.
– Ну, Мелани хотела, чтобы я отдал вам яйцеклетки. Она так сказала. Она сказала, что хочет передать их вам. У нее нет сестер. А друзья – трудно сохранить дружбу, если ты все время в больнице. Она восхищалась вами, доктор Рене. И думала о вас.
У Карла зазвонил телефон.
– О черт, – сказал он. – Я опаздываю на работу. Ночная смена. Доктор Рене, вы подумайте, ладно? Вы и этот ваш приятель. Дети. У меня их не будет, теперь, когда Мелани нет, но она была бы рада, что какая-то ее частичка бегает по детской площадке. Или учится играть на скрипке, или станет врачом или еще кем-то. И я тоже был бы рад. Я не буду вас беспокоить. Мы можем заключить любое официальное соглашение, какое вы захотите. Ладно, мне пора. Подумайте об этом, доктор Рене. Просто подумайте.
