Но Нони не интересовали ни лягушки, ни сам Натан. Она установила для Кэролайн, Рене и меня строжайшее время отбоя – 23:00, хотя было ясно, что ни я, ни Рене в этом не нуждались. Мне было двенадцать лет, я была в шестом классе, и мне некуда было ходить по вечерам, чтобы делать что-то особенное. Моим самым вызывающим поступком было пробраться в кино без билета с подружкой Вайолет и слопать там слишком много попкорна.
Рене занималась по ночам органической химией и выбирала между различными медшколами. После одной скоротечной романтической неудачи в прошлом году со старшеклассником из команды борцов, Бреттом Свенсоном, Рене полностью игнорировала всех мальчишек. Она говорила, что слишком занята и ей не до того. Так что отбой Нони она восприняла, только пожав плечами.
Тем весенним вечером, когда мы все вместе сидели за столом, Нони наклонила голову набок и прищурилась, раздумывая над просьбой Кэролайн о более позднем отбое.
– Нет, – сказала она. – Мы уже обсуждали это, Кэролайн. Отбой введен не просто так. Я хочу, чтобы ты была дома.
– А как насчет Джо? – спросила Кэролайн.
Джо и вправду с легкостью скользил поверх всех дисциплинарных запретов Нони. Ему разрешалось ходить на вечеринки и на любые свидания, чем он и пользовался. И – что было особенно обидно Кэролайн – оставался там допоздна сколько угодно. К старшим классам Джо стал почти двухметровым центровым игроком с ловкостью и шармом Вилли Мейса и добродушной ухмылкой и слегка сонным взглядом Джо Ди Маджо. Девочки вешались на него, а мальчики таскались за ним по коридорам и приглашали на тусовки. Учителя многое спускали Джо, даже не отдавая себе в этом отчета. Джо Скиннер с его веснушками, мягкой раскачивающейся походкой, легкой хрипотцой в голосе, высокое золотое обещание. Родители привычно поздравляли Нони, понимая, что просто даже иметь такого сына, как Джо, – быть источником ДНК, произведших такого мальчика, – уже само по себе достойно поздравлений.
Нони сказала, что Джо отбой не нужен. Он и так всегда вставал засветло, чтобы успеть на тренировку. Он терпеть не мог алкоголь. Ненавидел его вкус, ненавидел то, каким от него становится – неловким, спотыкающимся, расфокусированным. А если учесть, что он, будучи единственным трезвым среди кучи поддатых старшеклассников, всегда потом развозил их по домам, то от него, можно сказать, была еще и общественная польза. Как Нони могла подвергать риску другие жизни только для того, чтобы настоять на своем?
– Но Джо даже младше меня! – возопила Кэролайн.
Нони вздохнула.
– Послушай, если Джо нужно на час больше времени, чтобы уберечь чьего-то сына от того, чтобы сесть пьяным за руль и убиться по дороге, – я готова разрешать ему это и впредь, Кэролайн.
Мы все молчали. Мы и раньше не раз видели этот спектакль и всегда с тем же результатом. Сейчас, предсказуемо, как Рождество, Кэролайн выскочит из-за стола, выбежит в коридор и захлопнет за собой дверь так, что затрясутся все стены.
Но в этот раз она так не сделала.
– У тебя есть любимчики, – обвиняюще заявила Кэролайн. – Ты позволяешь Джо делать все, что угодно, а потом вымещаешь на нас.
Я резко вдохнула. Рене смотрела в стол. Джо закрыл глаза, как будто таким образом он мог исключить себя из конфликта, просто отказываясь признавать, что он разгорелся.
– Это не так, – ответила Нони.
– Нет, так. – У Кэролайн покраснели щеки. Голос взлетел, словно она кинулась с обрыва в реку. – Мы все должны таскаться на каждую чертову игру. Тебе наплевать, какие оценки он получает. Ему можно гулять допоздна, а он спит там с девчонками, которые старше его. Ты знаешь об этом? Джанин Бобкин, Кристи из Хэмден Хай. Эта студентка по обмену из Италии. А ведь ему только пятнадцать!
– С тобой, Кэролайн Скиннер, могут случиться гораздо худшие вещи, если ты будешь гулять допоздна. – Нони произнесла это очень тихо, и именно мягкость ее голоса заставила нас прислушаться изо всех сил.
Кэролайн отшвырнула свой стул и вскочила, сверкая глазами. До того момента я всегда считала Кэролайн очень тихой, из тех, кто хнычет, а не кричит, и вышивает на коленке дружеские браслетики. Но она стояла, разъяренная несправедливостью, обрушивая всю силу своей ярости на Нони, которую мы обычно старались всячески ограждать от любого эмоционального напряжения. Теперь, спустя шесть лет после Паузы, подобные предосторожности, возможно, были больше не нужны, но они уже вошли в привычку.
– Я… Я… – заикалась Кэролайн. Решимость, так ярко выраженная на ее лице, не находила пути к ее рту. Мы наблюдали, как сестра борется в поиске нужных слов. – Я… Я… Я тебя ненавижу! – выкрикнула Кэролайн Нони, а потом разрыдалась и убежала в свою комнату.
Повисла опасная, болезненная тишина. Я искоса поглядела на Нони, пытаясь уловить ее настроение. Но Нони спокойно прихлебывала вино и жевала отбивную. Наша мать, в ее комбинации твердых принципов, воспитательных указаний и дистанции, никогда не была понятна нам до конца. Кэролайн же, напротив, была душой нараспашку. Мать учила нас, как защищаться от возможного вреда, но никогда не объясняла, ради чего все же стоит рискнуть.
Джо заговорил первым. Он открыл глаза и спросил:
– Может, мне надо извиниться? Мне кажется, это я виноват.
– Нет, тебе не за что извиняться, – в своей прямой манере ответила Нони. – Просто дай ей немного времени.
Она допила вино, отнесла на кухню свою тарелку и пошла в комнату Кэролайн. Я слышала, как она стучит в дверь и ее терпеливые слова: «Кэролайн, пожалуйста, открой. Каро?»
Рене стала убирать со стола. Я помогала ей, пока все тарелки были поставлены в посудомойку, стол вытерт начисто, а Рене уселась над своей тетрадкой по алгебре, размечая что-то на ее страницах ярко-желтым маркером толщиной с сигару. В комнате все еще пахло мясом и паром. Дверь уже была закрыта, дом закупорен и зашторен от подступающей ночи. Нони наконец получила доступ в комнату Кэролайн. Я слышала доносящиеся оттуда приглушенные сдавленные всхлипывания и краткие сердитые вскрики.
Джо заявил, что сделал уроки в автобусе, и стоял теперь в холле, прижимая к уху телефонную трубку. Я отправилась в кухню, чтобы еще чего-нибудь съесть. Со времени Паузы я постоянно ощущала голод. Неважно, сколько чего я съела днем, к вечеру я всегда ощущала пустоту в животе. Когда я шла мимо Джо в коридоре, он зажал рукой микрофон трубки и спросил меня:
– Сыграем в морской бой?
Из трубки доносились отзвуки женского голоса и хихиканье.
Я пожала плечами:
– Конечно.
Я разложила игру прямо тут же, на полу в коридоре, и мы начали, усевшись друг против друга по-турецки. Я ела бутерброд с колбасой. Джо, не прекращая телефонного разговора, выпил пару стаканов молока. Беседе он уделял лишь крохи внимания. «Д девять». «Ф десять». «А три». Называя координаты, он всякий раз зажимал рукой микрофон.
– Ты потопила мой крейсер, – сказал он мне.
