— Ничего хорошего. Как мы будем следить за общественным мнением?
— Мы не будем за ним следить. Мы будем его формировать. Как только сядем в Орли, тут же и сформируем.
— Ты уже придумал что-то? — обрадовался Эссекс.
— Не-а. Просто ты выйдешь к людям и скажешь: власть — народу, заводы — рабочим, землю — фермерам, военных — на пенсию, Директоров — на фонарь. А дальше по обстоятельствам.
— Почему я?!
— А кто?
— Да ты!
— Спросите меня! — предложил Боровский, сократив до минимума свою обычную преамбулу.
— Ну? — хмыкнул Эссекс.
— Давайте я к людям выйду! — гордо выпятил грудь старпом.
— Американцам он понравится, — заметил Эссекс. — Они к такому привыкли.
— Зато русским не понравится, — вставил Рашен.
— Насколько я понял, в России только два терминала Сети. В Псковском университете и у этого французика из Волочка, как его…
— Да перестань ты дурью маяться, Фил! Кто жив останется, тот и будет языком трепать. Что ты предлагаешь на сегодняшний день?
— На прорыв сквозь орбитальные батареи. Суммарная мощность у них гораздо выше, чем У флота, зато маневр огнем слабый. Кроме того, на случай чужой агрессии имеет смысл поберечь земные корабли.
— Как ни обидно, я того же мнения, — кивнул адмирал. — Хорошо, пусть штаб займется детальной разработкой. Часов десять у нас осталось.
— Два слова, Алекс. Я все понимаю, Мозер отлично водит малотоннажники, но… Почему ты не отправил к Венере свою девочку?
Рашен прикрыл глаза и принялся массировать пальцами виски.
— Пойми меня правильно, здесь никто умирать не собирается, — сказал Эссекс. — Но все-таки?…
— Эта девочка причастна к убийству сотен тысяч человек, — тихо сказал Рашен. — Она военный преступник, Фил. Ее послужной список известен каждому, кто имеет отношение к космосу. Все ее награды, все заслуги перед Землей… А про Мозера вся Солнечная в курсе, что он штабная крыса, лизоблюд и патологический трус. Кто-то даже болтал, что я его за служебные проступки трахаю. Поэтому Мозер выживет в любой ситуации. И сделает то, что нам нужно. А насчет Иветты… Когда я приказал ей на полном ходу перевернуть «Тушканчик», я сам не верил, что это возможно. А она просто выполнила приказ. Она блестящий исполнитель, Фил. Я с ней готов идти на любое дело. Но поручить дипломатическую миссию… Нет.
— Мозер объективно лучше, — поддержал адмирала Боровский. — Во-первых, он никакой не трус. Во-вторых, очень гибкий. В-третьих, давно уже рвется на подвиги, только все не может понять на какие. Ну мы и задали ему направление.
— Все-то мы стараемся, как лучше, — пробормотал Эссекс. — Как умнее. Хороших исполнителей подбираем. Винтики и гаечки…
— Работа такая, — вздохнул Рашен. — Если бы мне в училище кто-нибудь объяснил, что через тридцать лет моим основным занятием будет выбирать, кого отправить на верную смерть, а кому пока дать отсрочку… Я бы сказал — nu ego na hui, ребята!
* * *
Остатки некогда могучего земного флота соткали над планетой дырявую паутину и зависли в ожидании атаки, нервничая и терзаясь сомнениями. По улицам вымерших городов ползали бронемашины полицейских сил. Ночью Европа и Америка погружались в непроглядную черноту затемнения, что было уж совершенной дикостью, поскольку группа F располагала точными картами заселенных районов.
Совет Директоров покинул роскошное здание в центре Брюсселя и спустился глубоко под землю, в бункер. Председатель Правления из фигуры чисто бутафорской вдруг превратился в видного общественного деятеля. Старому маразматику вменили в обязанность разъяснять народу положение вещей. Теперь он ежечасно подписывал бодрые официальные бюллетени, призывающие акционеров теснее сплотиться и не падать духом.
Акционеры духом не падали, а совсем напротив, злорадно хихикая, начали рассасываться по родственникам и знакомым, живущим в сельской местности. Полиция их отлавливала и загоняла обратно в жилые массивы, чем спровоцировала всплеск недовольства, переходящий в массовые выступления с мордобоем, битьем стекол и поджиганием машин. Акционеры очень не хотели, чтобы власть прикрывалась от группы F их телами. Общее мнение было таково, что хуже, чем сейчас, все равно не будет. А потому самое время собрать пожитки и удрать подальше, желательно туда, откуда в город привозят мясо, хлеб и молоко.
Почуяв момент, начали бузить фермеры, требуя повышения закупочных цен или снижения тарифов на горючее, а лучше — и того, и другого сразу. Неожиданно пригрозили забастовкой транспортники. На Британских островах шептались о выходе из состава Штатов и провозглашении нейтралитета. На то, что объявлено глобальное военное положение и за такие заявочки могут запросто поставить к стенке, никто как бы не обращал внимания. Массовому бессознательному было не до того. Давно намечавшийся кризис потихоньку набирал обороты.
Группа F замерла на позициях, выжидая, рванет оно внизу само или придется-таки воевать. Каждый час отсрочки играл на руку бунтовщикам, и, как ни мучительно было подвешенное состояние, Рашен приказал: терпеть. Большинство офицеров эту тактику приветствовало, но все равно атмосфера на кораблях постепенно накалялась. Единственным, кого не затронул всеобщий психоз, оказался Боровский. Он перед зеркалом репетировал свое обращение к акционерам. Хотя никто ему этого делать не приказывал.
Прочно засевший на «Роканноне» Эссекс с отупляющей регулярностью учинял тревоги и профилактические работы.
Лицо оставшегося не у дел капитана дестроера с каждым днем становилось все краснее, а сивухой от бедняги разило все явственнее. На «Тушканчике» Фокс провонял сигарным дымом всю боевую рубку. Ива трижды собиралась провериться на беременность, но каждый раз почему-то не доходила до медпункта, где в это время доктор Эпштейн пил неразбавленный спирт и тихо плакал над фотографией Линды.
Подчиненные Вернера залатали треснувшую переборку в корме и тоскливо слонялись по кораблю, высматривая, где бы чего еще починить. Эндрю у себя в каюте что-то сосредоточенно писал от руки куском графита на одноразовой простыне. «Это что?» — спросила Ива. Эндрю смутился и ответил, что как-нибудь потом расскажет. О своей размолвке они старались не вспоминать, но легкую отчужденность чувствовали оба. Иве было стыдно, что она наговорила человеку гадостей. Эндрю переживал, что довел любимую женщину до такого. Разобраться, что именно их друг в друге не устраивает, они пока не могли — для этого нужно было сесть вдвоем и как следует поговорить, но у Ивы не хватало времени. Она проводила в ходовой рубке по шестнадцать часов в сутки, тренируя по очереди все три навигационные вахты «Тушканчика», и падала на койку, как убитая. Ей оказалось проще загнать себя, забить голову работой, чем думать о возможных переменах в жизни и что-то решать.
Рашен на вахте штудировал историческую литературу, а свободное время проводил в библиотеке в поисках новых источников. Читал он, негодуя и плюясь, доставая астронавтов неразборчивым бормотанием себе под нос, успевая при этом краем глаза следить за обстановкой и шпынять нерадивых.
