— Расслабься, милая, — попросил Эндрю. — Мы уже всех убили. Расслабься.
— Не говори «мы»… Техник.
— Вот как… — пробормотал Эндрю, слегка отстраняясь.
— Ты сам этого хотел. Очень хотел остаться чистеньким. Все уши мне прожужжал о том, как тебе надоело воевать. Ты только об этом и говоришь все время, сколько мы вместе.
— Но ведь это правда, милая.
— Знаю. Вот и не надо этого «мы». Ты следил за двигателями, ты держал связь — замечательно. Ты никого не убивал. Доволен?
— Да что с тобой?!
— Ты же меня презираешь сейчас! — выпалила Ива. — Ты говоришь, что меня любишь… Да, наверное. Но ты прав, ты полюбил совсем другую женщину. Спокойную, уютную, домашнюю такую бабу, не ту, которая водит корабли. И ты не хочешь принять меня другую. Тебе спокойнее с бабой. Ей можно поплакаться, рассказать, как много ты из-за войны пережил, какой ты весь душевно израненный… А я не могу, понимаешь?! Не могу я каждый день быть только бабой! Мне тоже иногда нужно кому-то поплакаться. Но только не тебе. Потому что это ты у нас самый несчастный и самый травмированный. Гвардии инвалид военно-космических сил… А то, что мне тоже больно, и стыдно, и противно, это тебя не касается!
— Напрасно ты так, — сказал Эндрю ласково, но не очень уверенно. — Я же все понимаю…
— Сомневаюсь. Ты бы видел свое лицо сейчас… Знаешь… Дорогой. Знаешь, дорогой, я вот о чем думаю. У нас впереди еще масса боевых действий. Это объективно, нам просто их не избежать. И если ты каждый день будешь мне демонстрировать свое отношение к тому, что мы делаем… Я не знаю. Я скорее попрошу Рашена, чтобы он тебя с собой не брал. Пусть он тебя к Эссексу переведет. А потом, когда все кончится, мы снова будем вместе и будем очень друг друга любить. Только извини, но замуж я за тебя не пойду. Во-первых, сейчас и не женится почти никто, кроме евреев, а во-вторых, не нужен мне муж — живой укор.
— Да чем же я тебя обидел?! — взмолился Эндрю.
— Чистоплюйством своим, — объяснила Ива, глядя куда-то сквозь обзорный экран. — Своим поганым русским чистоплюйством. Ты ведь поэтому и в технари подался, чтобы в случае чего сказать: а я тут ни при чем! А я никого лично не бомбил, не расстреливал, я исключительно гайки-железки… Твою мать, до чего же ты на Рашена похож!
— Да ты же его… — беспомощно пробормотал Эндрю.
— Только я с ним не сплю, — заметила Ива. — И не жду от него ребенка. Другие мерки, понимаешь? И мне плевать, что он каждый раз после боя надирается у себя в каюте. Сидит, пьет и себя жалеет. Ах, какой я бедный и несчастный, опять кого-то укокошил! Не хотел, да вот так вышло! Вся группа это знает, молчит только. А мне надоело молчать. Потому что когда все это кончится… — Ива оторвала руки от «доски» и закрыла ими лицо.
Эндрю наклонился, ослабил под креслом стопор и развернул Иву к себе.
— Я не хотел тебя обидеть, — сказал он твердо. — Клянусь. Я просто чего-то недопонял. Прости меня. Пожалуйста.
— Когда все это кончится, — прошептала Ива, — Рашен опять повернется и уйдет. Пить водку, сожалеть и каяться. Благородный такой и совестливый. Как он после Марса залег и в стенку глядел… Вот именно так. И все будут гладить его по головке, утешать и говорить, что он лапочка. А нам дадут по железке на грудь и скажут: пока, ребята. Мы же злые и бессовестные, Энди. Я, Майкл, Жан-Поль, даже Задница… Как бы все ни обернулось, нам будут улыбаться в лицо, а вслед корчить рожи. Потому что у нас, видите ли, не хватает ума громогласно переживать. Слезами заливаться!
— Он не заливается слезами…
— Заливается! — упрямо сказала Ива. — И ты заливаешься. Ты постоянно себя жалеешь. А ты меня пожалей! Вот такую, какая я есть! Лучшего пилота на лучшем крейсере! Всю в медалях и в кровище! Да, я выполняла приказы! Любые! А где бы ты был сейчас, милый, если бы не я? И не такие, как я?! Бездушные да бессовестные?! Военные?! Убийцы?!
— Кончай истерику, — тихо сказали за спиной.
Энди резко обернулся. Он и не заметил, как в рубке оказался адмирал. Лицо у Рашена было совершенно каменное. На руках он бережно, как ребенка, держал черный пластиковый мешок.
— Извините, — пробормотала Ива и отвернулась к пульту. Эндрю тихонько отошел в глубь рубки, присел в углу и опустил голову на скрещенные руки.
— Фил! — позвал Рашен, опуская мешок на пол и подходя к своему месту. — Где ты?
— Он на посадку заходит, — подсказала Ива.
— Я на глиссаде, — отозвался Эссекс.
— Не устал? Есть силенки еще?
— Ты приказывай, Алекс.
— Отставить посадку. Группу на взлет. Цель поверхностная. Круглая плоская. Отставить плоская. Вогнутая полусферическая. Режим выжигание. Радиус полусферы… — Рашен на миг задумался. — Тридцать километров. Ориентир для отсчета радиуса — развалины храма в центре города. Нет, отставить храм. Лучше что-нибудь железное. Да! Металлическая статуя в центре города.
— Уточни, какого города, — деловито потребовал Эссекс. Рашен сжал челюсти. На щеках адмирала выступили желваки.
— Город — Москва! — сказал он с усилием.
На несколько секунд в эфире воцарилась тишина.
— Прошу уточнить радиус полусферы, — сказал Эссекс наконец.
— Тридцать километров. Нужно выжечь этот гадюшник до основания, Фил. Чтобы никого. И ничего. Чтобы навсегда, понимаешь?
— Я понимаю, Алекс. Тут вот какое дело… Погоди, секунду, я группу подниму.
— Жду, — сказал Рашен, откидываясь на спинку кресла.
Ива через плечо бросила взгляд в глубь рубки. Эндрю сидел в углу неподвижно. Голову он поднял и теперь глядел в стену, покусывая нижнюю губу.
— Есть, — доложил Эссекс. — Системы на прогреве. Отрыв через пять минут. Так вот, Алекс. Если закладывать мощность импульса под тридцать километров, да еще и полусферой, то глубина воронки в центре будет верных полкилометра. Может все-таки плоскую цель, а? Не выжигание, а прижигание? Так и так мы срежем почву метров на двадцать в глубину.
— Мало, — сказал Рашен. — Под городом катакомбы. Доктор говорит, что все эти полчища, о которых он и не подозревал, вылезли оттуда. Делай полусферу, Фил.
— Боюсь, землетрясение устроим.
— А ты посчитай. Что значит — «боюсь»?
— Да я и считаю.
— Воронку мне, — потребовал Рашен. — Кратер. Выжечь.
— Ладно, — вздохнул Эссекс. — Если верить сканерам, город стоит на мощной плите, тектоника устойчивая. Похоже, если и тряхнет, то легонько. После маневра куда дальше? Мы же так засветимся, что в Чикаго разглядят… Как раз флот на подходе, то-то мы их обрадуем!
— Свечой на орбиту, — сказал Рашен. — Я буду ждать вас там. Только распоряжусь насчет… насчет Линды, и сразу наверх.
