Дашка села в кровати.
Надо было делать что-то. Например, одеться и попытаться улизнуть, чтобы не слушать в тишине биение собственного сердца — глупого, трусливого сердца. Нужно встать и начать действовать. Что она может? Это рядом с мужем она могла все. А он ушел, не дав обещания. А перед этим пылко обнимал ее. А еще раньше — предал. И все это в одном человеке, и не разберешь, не разложишь по полочкам, словно белье. Трусики налево, лифчики направо. Бред-то какой! Она ведь и белье никогда не раскладывала, где кинет, там и найдет. Нужно просто подняться с кровати и плюнуть, что ноги не держат, и придумать, как сбежать от охраны, и придумать, что делать дальше. Андрей всегда так поступал — поэтапно! — вот и она сделает все по пунктам, только нужно собраться с мыслями и эти пункты сочинить. Можно даже на листочке записать, чтобы легче ориентироваться в жизненном пространстве. Она позволила мужу уйти — несколько месяцев назад, и сейчас тоже, а сына у нее забрали — получается, нет никакого жизненного пространства, только вакуум. То-то дышать тяжело.
Она сорвалась с места, будто ужаленная. Ей очень захотелось дышать в полную силу.
Наверное, он еще не уехал, и у нее все получится. Она перелезет через забор, поймает машину и поедет следом за Андреем. Вот он удивится, когда она бросится им обоим навстречу — мужу и сыну, которого он непременно спасет. Потом он, конечно, рассердится — муж. Он, конечно, подпрыгнет от нетерпения — сын. И они обнимутся все втроем и будут молча водить хоровод, как будто вокруг новогодней елки.
Даша оказалась в коридоре голышом, волоча за собой простыню.
Как-то даже не пришло в голову, что передвигаться по городу в таком виде не очень удобно. Даже с практической точки зрения — простыня путалась под ногами, и ее приходилось то и дело закидывать на плечо. Увидав свое отражение в большом зеркале, Даша охнула и зачем-то присела. Загнанно огляделась, словно попала на чужую территорию, где полно посторонних глаз. На самом деле глаза были только одни, и уж никак не посторонние. У входной двери, в десятке метров от жены, стоял Андрей. Поза его напоминала древнего мыслителя. Выражение лица Дашка не рассмотрела.
— Готов биться об заклад, что ты собралась погулять и забыла надеть приличный костюм! — серьезным тоном произнес он.
Дашка нелепо взмахнула руками, пытаясь удержать ускользающую простыню.
— Комолов, я поеду с тобой!
— Ладно, приличный, — проигнорировал ее заявление Андрей, — хотя бы неприличный надела!
— Хватит мне зубы заговаривать! Я поеду с тобой, и точка! Это и мой сын тоже! Ясно? Степка — мой сын! И нечего смотреть на меня квадратными глазами, как будто я сумасшедшая! Я нормальная, да, нормальная, и ты не смеешь так на меня пялиться, понял? Где мои туфли?
Дашка метнулась к полке и принялась раскидывать обувь. Андрей едва успел увернуться от летящей в него босоножки. Он схватил жену за руку и рывком притянул к себе.
— Прекрати истерику!
— Я не истеричка! — взвизгнула Дашка. — Я просто вышла, чтобы поехать с тобой за нашим сыном.
Андрей скривил губы:
— Ты вышла? Ты вылетела, как пробка из бутылки, раскидав все пуфики по прихожей. Не удивлюсь, если ты по дороге не перевернула горшок с кактусом. Звуки были очень похожие на его преждевременную кончину.
— Кактусы очень долго живут, — зачем-то сообщила Даша, пододвигая к себе ногой пуфик. Вывернувшись из объятий мужа, она уселась на пуфик и внимательно оглядела Андрея. — При чем тут вообще кактусы? Зачем ты мне зубы заговариваешь?
— Ты повторяешься, Дарьюшка, — снисходительно буркнул он.
Дашка поплотнее завернулась в простыню.
— Не надо, Андрей. Не надо переводить разговор, не надо увиливать, хорошо? Лучше найди мои туфли, и я поеду с тобой.
— В простыне? — вздохнул Комолов.
Даша раздраженно хлопнула ладонью по стене и вскочила на ноги. Простыня ни при чем! И туфли ни при чем! Она может и босиком пойти, но этот кретин, этот самодовольный индюк ничего не хочет понимать! Степка пропал, а его тупой отец теряет время, рассуждая, в каком наряде лучше всего искать сына.
Она уперлась в мужа злым, пронзительным взглядом.
Он упорно косился в угол, где валялась босоножка.
— Даш, ты бы поберегла силы. Тебе сейчас надо отдохнуть, чтобы Степку встретила не взвинченная истеричка со вспухшими глазами и пеной у рта, а нормальная мать.
— Я нормальная! Я — отличная мать, а вот из тебя никудышный папаша! — Она оттолкнула его и снова принялась рыться в обуви. — В конце концов, у меня есть собственная машина, и я поеду за сыном одна. Ты мне не нужен! Ты ничего не можешь, только стоять вот так и давать бессмысленные советы!
Андрей стиснул зубы, пытаясь не впускать обиду. Уверенность в том, что Дашка говорит так только с перепугу и растерянности, придала ему сил.
— Даш, послушай меня, ладно? Просто сядь и послушай! — Он заставил ее подняться с корточек и усесться на пуфик. — Я найду Степку, найду и привезу домой. Я тебе обещаю.
Она затряслась, будто продрогший под дождем щенок.
— Давай ты сейчас попьешь чайку и успокоишься, хорошо? И приготовь что-нибудь вкусненькое для нас.
— Степка любит пиццу, а духовка сломалась.
— Почему не сказала?
Дашка пожала плечами.
— Засунь ее в микроволновку, — посоветовал Андрей.
— Ей готовиться полчаса. Когда засовывать?
Дашка подняла на мужа заплаканные глаза.
И он не знал, куда от этого деться.
Порог собственного дома, уютный свет фонаря во дворе, шорох ночных бабочек за окном. Ребята с пушками и профессиональной рацией в машине. Жена в простыне. Яростная злость на самого себя. И страх — такого, кажется, он никогда не испытывал. И надежда — такая неистовая, что в горле пересыхало.
— Даш, я приеду со Степкой, — сказал Андрей то, что она ждала.
Она поверила. Ей ничего больше не оставалось.
Быстро, не давая ей времени опомниться и снова спорить, он ткнулся в ее губы поцелуем. И вышел, почти выбежал из дома.
Город томился бессонницей. Должно быть, он так и не привык к ней — богатой и шальной, с запахом крепких сигар и тонким ароматом вин, с бешено вращающейся рулеткой, хорошо смазанными киями, неслышными шинами дорогих авто, блеском украшений на ухоженных пальцах, ухоженных шеях. Другая бессонница — зловонная, с матерком и мордобоем, с налитыми кровью и водкой глазами — тоже нервировала по-прежнему. Нет, город не привык.
И Андрей привыкнуть не мог.
Много лет назад эти ночные откровения манили его — в одном виделось сытое благополучие, к которому он стремился, в другом мерещилось страшное нечто, с которым надо было столкнуться, чтобы осознать собственную хорошую жизнь.
