Роберт, совсем молодой и только приехавший в Москву. Начало 1950-х
– Мудак ты, а не творец, – сказал Роберт. – Мог бы запросто друзей потерять. Да и жизнь заодно. Я еле тогда сдержался, чтоб не убить, – не то пошутил, не то на полном серьезе сказал Роберт.
– Ну ладно вам, ребят, кто старое помянет, тому и глаз вон! Пошли выпьем?
Свадьба
Свадьбу решили справлять в ноябре, пока еще более или менее свободно перед зимней сессией. Роберт сильно нервничал перед тем, как сообщить матери о предстоящем торжестве, зная, что отреагировать она может по-своему. Написал, что вот так и так, влюбился в замечательную девушку, однокурсницу, Алёной зовут, красивая, умная и очень добрая. «Не бывает такого, – был ответ, – чтоб и красивая, и умная, и добрая, и все вместе. Глупый, она ж окрутить тебя хочет, а ты от любви ослеп и не видишь ничего! От законной жены отказался и бросаешься на первую встречную!» – «Нет, мама, она не первая встречная, я ее люблю, я всё решил, женюсь».
И начались приготовления. Ближе к осени Роберт послал родителям приглашение, мол, скоро праздник у меня, свадьба, 14 ноября, милости просим. Решили справлять скромно, по-студенчески. Домой народа много звать не стали, развернуться было совсем негде, пригласили только самых близких друзей и соседей. Время было холодное, в инее, на улице не сядешь. Лидка расстаралась, как могла, готовилась заранее, писала список блюд и необходимых продуктов. С продуктами, в общем-то, было тогда нормально, однообразно, но нормально, но никак не могли достать необходимое количество муки, а Полиных пирожков и Лидкиных лепешек ждали все! Лидка послала Принца на рынок, он купил муку из-под полы, а потом еще несколько раз ходил туда до тех пор, пока не выполнил все заказы. Поля нажарила, наконец, пирожков с мясом – семейных, фирменных. Ида приготовила рыбу под маринадом. Еще запекли гуся, его всегда почему-то готовили по большим праздникам, хотя есть в этой дурной птице особенно было нечего, но традиция – куда деваться. Картошки наварили с укропчиком, рыбы всякой богатой накупили, икры двух цветов красиво на яйца выложили, салатов нашинковали, банок понаоткрывали, губернаторской баклажанной икры почти корыто наделали, в общем, много – не мало, это был Лидкин принцип. Печенкин еще ведро своей окрошки настрогал. Специальная, свадебная, сказал, с курятиной и самой хорошей постной рыночной говядиной, не пожалел. Все равно же на следующий день после первой свадьбы надо было для двора еще одну свадьбу устраивать, жениха представлять, знакомить со всеми, это ж новый житель, как-никак. Так что приготовили с лихвой, чтобы еды хватило на оба торжества.
Родители у входа в подвал. Начало 1950-х
Лидка была счастлива, что Аллуся выходит замуж за Роберта. Какой парень! И глаз не оторвать, и поговорить есть о чем, и надёжа, и опора, и всем на зависть. Хотя последнее, конечно, ее не слишком радовало: зависть – чувство злое, нехорошее, разрушающее, а студентки вон как на него смотрят! Даже Сусанна Николаевна, когда его видела, всё грудь поправляла. Поля ее стыдила: у тебя, говорит, совесть есть? Чего топорщишь? Парня мне давай не будоражь! Ишь, мать моя, бес в ребро! Но Роберт во все свои огромные серые глаза глядел только на Аллу, не веря еще, наверное, что она теперь его, что у него дом, настоящая семья и что его, наконец, кто-то любит. Он снова просил, чтобы мама с отчимом приехали на свадьбу, но они вроде как не смогли отпроситься со службы. Получил письмо с вопросами. Потом вызвали на главпочтамт – заказной звонок из Петрозаводска, от родителей.
– Не послушал мать? Говорят, все-таки женишься, сына? Зачем так торопишься? – прямо спросила Вера Ивановна, узнав, что все настолько серьезно, что это не пустые разговоры и что скоро свадьба.
– Мам, ты о чем? Я ее люблю и хочу на ней жениться. Люблю, и все. Давай это не будем больше обсуждать, – попросил Роберт. – Я решил.
– Давай не будем. Просто знай, что я свое материнское согласие не даю. На тот брак дала, а на этот не даю. А жизнь тебе покажет, кто прав, кто не прав. Но счастья тебе желаю. Ты сын мой, первенец. Буду рада, если у вас с ней получится. До свидания, сына, удачи тебе в семейной жизни.
Роберт сильно переживал тогда, никак не мог понять, как так можно: он же любит, любит до дрожи, навсегда, навечно – он это точно знал, а мама вот так, наотмашь. Пришел домой расстроенный, несчастный, мать ведь любил, уважал ее. Стал с домашними говорить, советоваться.
– Подожди, Робочка, не форсируй события, – начала Лидка. – У нее свой авторитет, она привыкла, что ты всегда ее слушал, а тут вдруг против пошел, понять можно. Дай ей время, она ж должна увидеть, что это твое решение и жизнь твоя собственная. По ее поступил уже разок, теперь имеешь полное право и по-своему.
– Нам, матерям, что главное? – вступила в обсуждение Поля. – Главное – уважение. Главное, объяснить по-человечески, достойно и без обид. Любая мать такой разговор поймет и простит. Подожди просто, не обижайся и поступай, как велит сердце. А к матери – только с уважением.
Роберт даже стихи маме написал, отослал, но ответа не получил.
Мама,
что ты знаешь о ней?
Ничего.
Только имя ее.
Только и всего.
Что ты знаешь,
заранее обвиняя
ее в самых ужасных грехах земли?
Только сплетни,
которые в дом приползли,
на два месяца опередив меня.
Приползли.
Угол выбрали потемней.
Нашептали
и стали, злорадствуя, ждать:
чем, мол, встретит сыночка
родная мать?
Как, мол, этот сыночек
ответит ей?
Тихо шепчут они:
– Дыму нет без огня… —
Причитают:
– С такою
семья – не семья… —
Подхихикивают…
Но послушай
меня,
беспокойная мама моя.
Разве можешь ты мне сказать:
не пиши?
Разве можешь ты мне сказать:
не дыши?
Разве можешь ты мне сказать:
не живи?
Так зачем говоришь:
«Людей не смеши»,
говоришь:
«Придет еще время любви»?
Мама,
милая!
Это все не пустяк!
И ломлюсь не в открытые двери
я,
потому что знаю:
принято так
говорить своим сыновьям, —
говорить:
«Ты думай пока не о том», —
говорить:
«Подожди еще несколько лет,
настоящее самое
будет потом…»
Что же, может,
и так…
Ну, а если – нет?
Ну, а если,
решив переждать года,
сердцу я солгу
и, себе на беду,
мимо самого светлого
счастья
пройду, —
что тогда?..
Я любовь такую искал,
чтоб —
всего сильней!
Я тебе никогда не лгал!
Ты ведь верила мне.
Я скрывать и теперь ничего не хочу.
Мама,
слезы утри,
печали развей —
я за это
жизнью своей заплачу.
Но поверь, —
я очень прошу! —
поверь
в ту,
которая в жизнь мою светом вошла,
стала воздухом мне,
позвала к перу,
в ту, что сердце
так бережно в руки взяла,
как отцы
новорожденных только
берут.
Папа того самого времени, 1950-х
