Но ему не нужны были ни сестра, ни ровня.
Я сбежала с драконом, который украл себе разум, а Адам полюбил себя так сильно, что был готов жениться на собственном ребре. Моим детям пришлось прятаться от Создателя, по-прежнему разгневанного нашим предательством; дети Адама унаследовали землю.
Перевод с енохианского, сделанный преподобным Лаоном Хелстоном и Кэтрин Хелстон
Хотя нас обоих и поглотила работа над возможным апокрифом, в воскресенье Лаон прочел простую проповедь о любви. Странно было слышать, как кротко он увещевал прихожан возлюбить ближнего. Темные порывы, которые часто овладевали его речью, умерились, однако сохранилась стальная убежденность, которой я всегда восхищалась. Еще он расплывчато порассуждал о туманной истории апокрифов, перечисляя многочисленных богословов, которые отбирали книги Библии, и кратко описывая их разногласия.
После этого мы вместе присели на траву во дворе. Мистер Бенджамин и Лаон беседовали о «словесном бурьяне», как гном любил называть апокрифы, причем последний тщетно пытался выстроить иерархию истины в различных канонических текстах.
– Но в чем же тогда истины больше? – настаивал мистер Бенджамин. – Если сад истинней сорняков, то есть ли различия в самом саду? В цветке истины больше, чем в листьях?
– Не уверен, что здесь цветок, а что – листья, – ответил Лаон, – вы имеете в виду Заветы?
– Нет-нет. В цветке ни за что не может быть больше истины. Только в листьях. Непременно в листьях, – скорее самому себе пробормотал мистер Бенджамин, прежде чем обратиться к Лаону в своей оксфордской манере: – Но тогда в чем истины больше? В каком из листьев?
– Вся Библия истинна.
– Да-да. Все правда, как и весь сад настоящий, – сказал гном. – Но что правдивее? В Книге Бытия сказано, что Бог сотворил человека по своему образу, по образу Божьему, он сотворил мужчину и женщину на пятый день, но затем, после седьмого дня во второй главе, он снова создает человека в саду к востоку от Эдема. Бог создает человека дважды, и во втором случае делает женщину из ребра.
– Богословы приводили в соответствие истории правдивые во многих отношениях, и некоторые могут быть аллегорическими истинами…
– Две истории, – настаивал мистер Бенджамин, – две главы, два раза. Правдивы оба?
Лаон тяжело и протяжно вздохнул. Я улыбнулась, видя его таким, а он ответил:
– Точно так же, как Иона и кит являются прообразом того, как Иисус восстал из могилы…
– Но по-другому!
– И точно так же две главы – это одна и та же история, только рассказанная немного иначе.
Мистер Бенджамин, кажется, остался доволен ответом, но, ощутив в себе прилив озорства, я произнесла:
– Ты всегда можешь рассказать ему об иудейском демоне. Том, что в «Фаусте».
– Эта история лишь все запутывает, – закатил глаза Лаон, – и совершенно нелепа.
– Первая женщина, созданная одновременно с Адамом, так и не получила имени. Ее сотворили не из ребра, но в то же время, что Адама, и из того же вещества. Значит, у нее было другое имя.
В этот момент мистер Бенджамин пристально смотрел на меня. Он ни разу не моргнул, и его взгляд изгнал из меня все легкомыслие. Его место заняло чувство вины, поскольку я знала, как серьезно гном относится к вере, и, даже не имея души, я не должна была над ним насмехаться.
– Она ссылается на немецкую пьесу, – сказал Лаон. – Это на самом деле не священная книга.
– Менее правдивая?
– Да, менее правдивая, – заверил Лаон, и взгляд его голубых глаз сделался удивительно мягким.
– Но каким было имя?
– Лили…
К лицу Лаона прижалась шишковатая ладонь, мистер Бенджамин попытался не позволить ему закончить фразу.
– Имена обладают силой. Не произносите его.
– Это просто суеверие, – сказала я.
– Чем древнее имя, тем больше силы, – ответил мистер Бенджамин. – Очень древнее имя.
Мы явно наткнулись на нечто гораздо большее, чем каждый из нас намеревался раскопать, поэтому я увела разговор к пению гимнов.
Маятниковое солнце убывало, становясь все меньше и меньше. Сад накрепко застрял в тисках осени, и его пожелтевшие листья облетали с удивительной красотой.
Наши голоса звучали с сомнительной слаженностью. Эта разноголосица, куда менее приятная, чем многое из того, что мне приходилось слышать прежде, все же странным образом оказалась бальзамом для моей несуществующей души. Наверное, в прекрасных древних словах заключалось утешение.
– Звучит почти так же, как тогда, когда мы пели в прошлом, – немного задумчиво сказал мистер Бенджамин, широко улыбаясь и показывая коричневые зубы. – Почти, почти.
– Не может быть так же, – возразила я, – теперь нас трое. Больше голосов, лучше музыка.
– Да, но нас тоже было трое. Тоже трое.
– Трое?
Мистер Бенджамин уставился на свои пальцы, которые начали нервно перебирать поля шляпы.
– Кто еще был здесь? – спросила я.
Он ничего не ответил.
– Вы не часто говорите о Роше, – сказала я как можно мягче.
– Преподобный здесь, я часто говорю о нем. И с ним. – Мистер Бенджамин закрыл глаза, а его руки продолжали беспокойно двигаться. Он ощипывал пучок осоки, заправленный под ленту шляпы. – Преподобный здесь. И я здесь.
– Вы же знаете, что я имею в виду предыдущего преподобного. Первоначального.
– Преподобный есть преподобный, – пробормотал гном. – Тот преподобный, этот преподобный.
– Тогда кто еще был здесь, кроме преподобного, когда вы раньше пели?
Мистер Бенджамин покачал головой и сморщился, закрыл глаза, втянул щеки и поджал губы.
– Прежде вы рассказывали, что видели веру. Вы говорили… вы никогда не говорили, что именно видели, только про жертву. Это как-то связано?
– Преподобный есть преподобный, – прошептал мистер Бенджамин.
Лаон бросил на гнома жалостливый взгляд и, встретившись со мной глазами, покачал головой, призывая не настаивать.
– Приказ Бледной Королевы? – совершенно спокойно спросила я.
Гном едва заметно кивнул.
– Все в порядке, мистер Бенджамин. Вам не нужно больше ничего говорить.
Он облегченно вздохнул и открыл глаза. Снова улыбнулся, будто ничего не случилось.
– Благодарю вас, мистер Бенджамин.
Я пристально всматривалась в почерк, и буквы начали терять смысл, превращаясь в бессмысленные линии и очертания. Мы ужинали в холле, а не в моей комнате, и лишь после возвращения я взяла в руки страницу и принялась ее рассматривать.
– Все еще думаю, что это может быть… – Я сглотнула, не уверенная в своих выводах, и прикусила нижнюю губу.
