Кит был тем самым библейским Левиафаном.
Какой еще зверь мог оказаться таким огромным?
И все же, увидев его и почувствовав, как сплетенные ветви дрожат от моих прикосновений, я ощутила в себе некий подъем. Не слишком сильный из-за неминуемой кончины кита, но все же многообещающий. Заманчивый, хотя тень прежнего беспокойства и вернулась.
– Интересно, на что похожа амбра морского кита? – просила я.
– Интересно, на что похожа настоящая амбра? – брат Кэтрин Хелстон улыбнулся и положил свою руку рядом с моей, чтобы почувствовать дыхание умирающего кита. Наши пальцы прикоснулись и переплелись.
– Полагаю, мы бы разницы не заметили.
– Мне говорили, она пахнет дорого.
– Какая из двух?
– Настоящая. И что она вкусна, если добавить в негус.
Я рассмеялась, беспечность расцвела внутри меня. Сквозь кожу ладони я чувствовала биение сердца брата Кэтрин Хелстон.
– Насколько мне известно, – добавил он, – амбра морского кита пахнет дешевым вином.
– То есть, как ты в субботу вечером?
– Осмеливаешься порочить мою репутацию?
Пока мы наблюдали, дыхание кита – если это можно было так назвать – все замедлялось и замедлялось, пока наконец не замерло вовсе.
Секунды превращались в минуты, а зверь оставался неподвижен. Бока больше не вздымались, воздух не устремлялся внутрь и не уносился прочь. Не стало ни толчков, ни дрожи, ни волнения.
– Надо в него забраться, – сказала я и ощутила, как по спине пробежал трепет от предвкушения: страх добавлял чувствам приятную остроту, а не необузданный ужас.
Мы раздвинули занавес из белых свисающих волокон. Те скручивались от прикосновений трости, обвивались вокруг нее, точно ленты майского дерева. Брат Кэтрин Хелстон поднес к образовавшемуся проему фонарь, но внутри кита оказалось светло.
Свободные волокна липли к нам, когда мы шагнули в пасть. Та была влажной и наклонно вела вниз. Я подобрала юбки.
Соль в воздухе было не спутать ни с чем. Я почувствовала ее в горле и на губах, едва их облизнула. Это было море.
Казалось, кит внутри полый, широкие деревянные ребра поднимались над нами, удерживая плетеный свод. Впереди раскинулся напоминавший отмель пейзаж, подобного которому я прежде не встречала. Его заполонили какие-то диковинные существа, но все они были совершенно неподвижны. Одни прятались в тени, другие – в воде, третьи цеплялись за потолок и стены. Возможно, мы их удивили не меньше, чем и они нас.
Крошечные точки света пробивались сквозь плетеный свод, покрытый мерцающими лишайниками, которые казались замершим в ночном небе фейерверком. Это придавало пространству ощущение статичности, как будто момент был в самом деле украден у времени. Словно удар несуществующего сердца растянулся до бесконечности.
Я затаила дыхание, а затем произнесла едва слышно:
– «Из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой»
[89].
– Иона?
– Да, хотя я не… – я цитировала фразу, которая часто повторялась в дневнике у Роша. – Просто пришло на ум.
– Полагаю, похоже ощущает себя тот, кто стал кормом для рыб, – брат Кэтрин Хелстон откинул волосы с глаз.
– Это из дневника Роша, – постаралась произнести я как можно беззаботно. – Кажется, Иона его совершенно увлек.
– Ты читала его дневник?
Я кивнула:
– Знаю, что было нельзя и мне не велели, но…
К его лицу вернулась прежняя усталость, но улыбка не была разочарованной.
– Я помню твои слова о том, что это место вовсе не загадка. Но мне нужно знать причины, чтобы понимать происходящее. А потом это внезапно перестало иметь значение. Никакие знания не могли спасти Ариэль от Бледной Королевы.
– Не надо… – начал он.
Я тряхнула головой.
– Вовсе я на этом не застряла. – Пришлось крепко зажмуриться в надежде навести порядок в своих спутанных мыслях. – Хочу сказать лишь то, что Иона… кит был важен для другого человека, который писал в дневнике Роша.
– Другого?
– В дневнике несколько разных почерков.
Брат Кэтрин Хелстон заинтересованно прищелкнул языком:
– И что же там написано?
– Там… – медленно начала я, – писавший был одержим идеей кита как неизбежной судьбы. Иона пытался убежать от Божьего взора и Божьей воли, но не смог. Он думал, что сумеет, и не подчинился приказу проповедовать в Ниневии. Надеюсь, ты помнишь?
– Да…
Брат Кэтрин Хелстон побрел вперед, к кромке воды, и указал на обычный людской мусор, который, казалось, бросили на берегу. Бутылки, трубки, карманные часы.
– И вот он не отправился в Ниневию, как того хотел Бог, а поэтому оказался в брюхе огромной рыбы. Через три дня он приходит в отчаяние и наконец молится. И поскольку ничто не укроется от взора Божьего, его молитвы услышаны, и он спасен.
– Разве Рош не хотел приезжать в Аркадию?
– Хотел, очень хотел. Настолько, что даже не стал ждать одобрения миссионерского общества. Но об этом писал не он, – я пожала плечами. – Мне так кажется.
И тут произошло какое-то движение.
Из карманных часов высунулись черные лапки. Часы, будто ракушку, носило на себе какое-то ракообразное. Цепочка тащилась следом, отчего его походка была неуверенной. Черные клешни принялись скатывать блестящий золотистый ил, который покрывал почву, в шарик.
– Значит, кто-то еще пытался избежать поездки в Аркадию? – Брат Кэтрин Хелстон выпятил нижнюю губу и откинул с глаз прядь волос. Они довольно сильно отросли.
– Или они оказались в этом месте потому, что избегали призыва в какое-то другое. И, возможно, писавший хотел, чтобы его услышали даже отсюда. Из чрева ада.
– Я всегда считал кита Ионы – аллегорией. Наказанием за неповиновение. Состоянием, в котором пребывает неискупимый на первый взгляд грешник.
– Или это в буквальном смысле рыба.
Мы оба рассмеялись.
Свет падал на мерцающие переплетения, натянутые поперек деревянных ребер кита. Казалось, за ними присматривали полупрозрачные крабы, которые, стуча клешнями, сновали по волокнам.
Я указала брату Кэтрин Хелстон на крабов и задумалась, какую добычу они могут ловить. Мы увлеклись этим исследованием, и тема Роша отошла на второй план.
Полосы белой соли заставляли гадать, сколько же моря было тут прежде. Иссохшие водоросли поражали своим причудливым видом.
Мы смотрели в воду. На дне росли прозрачные розы, каждая сияла изнутри бледно-красным светом. Они медленно распускались, мягкие лепестки раскрывались, будто губы, а стоило одной из любопытных рыбок юркнуть в цветок, как тот захлопывался.
