Открыв бювар, я отыскала письмо от Лондонского миссионерского общества, села на кровать и заново перечитала это послание, хотя уже успела выучить наизусть его содержание. Вступление в основном посвящалось уверениям в том, что при всех многочисленных успехах католиков триумф их строится на трухлявом фундаменте пышных обрядов, а раз так, то мы не должны им завидовать.
Едко упомянув труды миссионерского общества в Африке и на Востоке, преподобный Джозеф Хейл, точно эхо, повторял мои собственные опасения. После двух лет почти полного молчания Лаона я написала в общество, интересуясь судьбой брата. У преподобного нашлось для меня не так много ответов. Он ни разу прямо не сказал, что, по его мнению, могло произойти в Фейриленде, но то, как старательно преподобный обходил этот вопрос, извинялся за то, что недостаточно подготовил Лаона, и туманно намекал на гибель других миссионеров, выдавало его тревогу.
В письме, помимо прочего, содержалась просьба возвратить личные дневники и записи предыдущего миссионера, преподобного Джейкоба Роша.
В юности я разделяла беспокойный дух Лаона. Но если его амбиции университет лишь подпитывал и лелеял, то мои образование задушило. Меня учили укрощать необузданные порывы и желания, которые волновали меня до боли. Я загнала их в самые глубины души и научилась довольствоваться тем, что имею. Глотать покой, точно яд. Каплю за каплей, изо дня в день. Пока он не сделается терпимым.
Лаон безмятежность презирал и, как бы я ни старалась, не смог научиться моему ледяному спокойствию. Мне только-только исполнилось девятнадцать, я не имела никакого положения в обществе и лишь наблюдала, как брату тесно в облачении священника. Прихожанам хотелось иметь кроткого пастора, а у Лаона была душа солдата, государственного мужа, оратора. Он тосковал по тому, что лежало за пределами мелких забот его прихода, становился все молчаливей и угрюмей, чаще и чаще замыкался в себе.
Зима в тот год казалась нескончаемой.
А весной во взгляде у Лаона вновь появился блеск – брат решил стать миссионером.
Я ненавидела это его прозрение. Совершенно эгоистично считала себя покинутой. Ни на миг не ощущала жалости к тем несчастным, лишенным слова Спасителя, что томились в зловещих империях. Я понимала лишь то, что Лаон оставляет позади края нашего детства и в поисках приключений отдаляется от меня. Терзаясь страхом и завистью, я нашла себе место компаньонки, а позже – гувернантки.
Лишь распечатав первое письмо от брата, пахнущее сахаром и серой, я узнала, что Лаона отправили в Аркадию. Послания приходили, мягко говоря, нечасто и мало сообщали о здешней его жизни. Полагаю, он думал, что подробности меня взбудоражат, пробудят давно похороненную тягу к путешествиям.
Но, похоже, в переписке с Лондонским миссионерским обществом мой брат был столь же пугающе немногословен. И едва мне стала очевидна глубина его умалчиваний, я принялась планировать собственную поездку. Шквалом писем мне каким-то образом удалось убедить миссионерское общество: хотя для незамужней женщины путешествие за границу – поступок неординарный, я тем не менее должна отправиться следом за братом. Никогда не считала себя особенно красноречивой, но, должно быть, сумела произвести на них впечатление, поскольку мне оплатили место на «Безмолвном».
И вот я здесь. Сжимаю в ладони забытый братом компас, а сердце мое затягивается тугим узлом под лучами маятникового солнца.
Глава 3. Солнце над горизонтом
Не тронь питья, не тронь еды
В краю чудесных фейри,
Без соли не вкушай плоды
В краю чудесных фейри,
А то не отведешь беды
В краю чудесных фейри.
А коли хочешь мирно спать
В краю чудесных фейри,
А коли хочешь не рыдать
В краю чудесных фейри,
Ты соль скорей сгреби в щепоть
И над едой тряхни,
А следом повторяй: «Господь,
Мне душу сохрани».
Стихи из сборника Дж. Ритсона
[6] «Народные сказки и песни», ныне переизданном с двумя диссертациями – о пигмеях и о фейри Всякое приношение твое хлебное соли солью и не оставляй жертвы твоей без соли завета Бога твоего: при всяком приношении твоем приноси соль.
Левит 2:13
Когда я проснулась, за окном был мутное зарево, ознаменовавшее приход сумерек. У двери обнаружился уставленный едой поднос и записка, которая сообщала, что меня хотели позвать к ужину, но застали спящей. Буквы окрасили мне пальцы черным. Прищурившись, я разглядела, что слова не написаны, а выжжены на пергаменте.
Густой аромат тушенного с можжевеловыми ягодами зайца напомнил мне о том, как сильно я проголодалась. Над медным горшочком все еще поднимался пар, а сам он на ощупь был почти обжигающим. Кучку обжаренной спаржи окружали чуть подгоревшие грибы. В корзинке лежала половина хрустящей буханки. Я принюхалась к маленькому кувшинчику и поняла, что тот наполнен кровью. Вероятно, заячьей. Ею следовало полить тушеное мясо, хотя обычно ее добавляли до того, как подать блюда, а никак не после.
На подносе возвышалась солонка, но я отыскала на дне саквояжа собственную мельницу и намолола соли на край тарелки. Бросив по щепотке на тушеное мясо, грибы, спаржу и, наконец, на хлеб, я сложила ладони и пробормотала: «Аминь».
Кто-то отмахнулся бы от этого, как от суеверия, но соль защищает людей от пищи Фейриленда. Поговаривали, что капитан Кук и его команда – первые британские исследователи, достигшие Аркадии, – погибли именно из-за своих ошибок с солью.
Я добавила в рагу кровь и принялась за еду. Соскучившись за недели, проведенные на «Безмолвном», по такой пище, я не сразу разглядела, что сердцевина грибов имеет странный пурпурный оттенок. И тогда же заметила, что дверца, которая вела в пустоту, отперта. Недовольная собой, я встала и накрепко ее заперла. Мне-то казалось, что я задвинула засов после того, как случайно распахнула эту дверцу.
Тихий стук возвестил о приходе мисс Давенпорт, которая объявила, что мы «просто обязаны» посмотреть с крыши на закат. Сияя озорной улыбкой, она торжествующе звякнула большой связкой ключей.
– О, ваш ужин, – произнесла она, замерев рядом с подносом, на котором высился котелок с недоеденным рагу. Зачарованная ароматом, мисс Давенпорт сделала глубокий вдох. – Вы ведь уже закончили?
Я кивнула.
– Знаю, что забегаю вперед, но позволите мне?
– Если желаете, – нерешительно ответила я. – Я думала, мы торопимся…
– Вы ведь не забыли посолить, верно?
