Я продолжал идти и оглядываться назад, пока церковь не стала маленькой, и я не оказался у Сахарного Завода, а Сахарный Завод был на полпути к Келхэму.
Биип!
Бииип!
Биииип!
У Сахарного Завода странный запах. Он не похож на запах сахара, он забирается в рот и вызывает тошноту.
Потом появились электрические опоры, и я смотрел на них, и они были гигантскими роботами, управлявшими землёй, они не давали людям вырастать слишком высокими, их оружие – смертоносные провода, летящие в небе.
Двадцать минут спустя я вышел к мосту, пройдя мимо всех деревьев, я не видел его с тех пор, как умер Папа, если не считать эфира East Midlands Today.
Теперь дорога была поспокойнее, и снова появился узкий тротуар. Небо всё ещё было светлым, но уже начинало темнеть. Я посмотрел через дорогу на мост.
Машина отца разбилась прямо посредине. Было видно, где починили мост, потому что новые кирпичи выглядели слишком новыми, а старые кирпичи смотрелись слишком старыми, и цемент между новыми кирпичами был слишком белым.
По верху кирпичной кладки шли серые камни, но у новых серых камней серый цвет был светлее, чем у старых, потому что время делает всё темнее.
Я посмотрел на дорогу в поисках чёрных следов заноса, но ничего не было, лишь некоторые участки асфальта блестели чуть сильнее, отполированные автомобильными шинами, и все они шли прямыми линиями. Они не заходили на ограждение моста, потому что только одна машина врезалась в мост, и это была машина Папы.
Мимо проехал мотоцикл, он ревел, как лев, а когда пронёсся мимо, мяукнул, как кошка. После того, как он уехал, я перешёл дорогу.
Когда я дошёл до того самого места, я наклонился и прикоснулся к старым кирпичам, а потом дотронулся до новых кирпичей, и они ощущались по-разному. Я думал о Папе, который ехал тогда один в машине, и я потёр новые кирпичи, словно это был порез, который будет меньше саднить, если его потереть.
Авария произошла у меня в голове. Завизжали шины, рухнули кирпичи, лицо Папы было испуганным, и я не знал, сработали ли тормоза или сломались, но мне было всё равно, потому что он не вернётся и не поговорит со мной, и не будет пробираться со мной сквозь снег.
Даже если его призрак вернётся, всё равно это будет уже совсем не то, и призрака его я уже больше не хотел. Я хотел его. Я хотел, чтобы всё было нормально, как раньше. Я не знал, почему всё не может оставаться навсегда одним и тем же, и если это всё не может оставаться неизменным, зачем оно вообще нужно? Почему нельзя просто быть деревом или кирпичом и ничего не знать?
Раньше я думал, что мой Папа – лучший Папа в мире, но я не знаю, так ли это. Он иногда кричал, и закрыл меня в тёмном чулане под лестницей, когда рассердился на меня за разбитое окно.
Папы – просто мужчины, у которых есть дети, но я знаю, что он любил меня, потому что я почувствовал, как его любовь покинула моё тело, когда он разбился. Это было как воздух, или кровь, или кости или что-то, что делало меня мной, и этого уже не было, и у меня осталась только половина этого теперь, и я не знал, достаточно ли этого.
Я подумал о Мистере Фэйрвью. Я пытался представить, почувствовали ли Лия и Дэйн, как его любовь покинула их тело, и было совсем не важно, был ли это несчастный случай или нет, точно так же, как не имело значения, была ли авария Папы несчастным случаем или нет, ведь всё это уже всё равно произошло, а когда что-то случается, важно не как, а что.
Из-под ограждения моста пробивалась трава, но только из-под старых кирпичей, не из-под новых. В новой кладке не было щелей, и сорнякам там не нашлось места. Но однажды трава найдёт дорожку и через новые кирпичи, потому что сорняки прорастают везде, так говорил мне Папа.
Я ещё раз прикоснулся к кирпичам и пошёл домой.
Плевать в Траву
Я вернулся в город на Лондон Роуд и услышал голос, кто-то кричал:
– Эй, Филипок.
Я обернулся, это были Росс и Гари, они сидели на скамейке возле большого травяного треугольника, они были в массивных кроссовках Nike, и они сказали: «Иди сюда», будто сами не могли двигаться.
Словно их кроссовки были большими тяжёлыми грузилами, которые придавили их к земле.
Я пошёл, хоть мне и не хотелось. Я больше вообще ничего не хотел делать, потому что всё идёт не так, когда я что-то делаю. Но у них был пульт дистанционного управления мной, и я спросил:
– Что?
Росс спросил:
– Как далеко ты можешь плюнуть?
– Не знаю, – ответил я.
Гари спросил:
– До травы отсюда доплюнешь?
– Не знаю, – ответил я.
Росс сказал:
– Попробуй.
Гари сказал:
– Только ты должен сесть на скамейку.
Росс сказал:
– Да, попробуй со скамейки.
Я сел на скамейку. Я всё ещё подчинялся их пульту дистанционного управления. Я увидел все плевки на дорожке. Некоторые были всё ещё белыми и пенистыми, а некоторые были тёмными и почти сухими. Росс плюнул и почти достал до травы, Гари тоже попытался, и его плевок лёг ещё ближе, а потом они посмотрели на меня. Я пытался плевать, но думал о Лие, и я даже близко не достал до их плевков. Они засмеялись, но потом резко прекратили, и Гари сказал:
– Все помешались на этом пожаре.
Я сказал:
– Да.
Росс сказал:
– Круто, наверное, что-нибудь поджечь. Я имею в виду, что-то большое, типа Автосервиса.
Он долго смотрел на меня.
Я сказал:
– Наверное.
Гари спросил полутяжёлым голосом:
– Ты сделал это, Филипок? Это был ты?
Я сказал «Нет» слишком быстро, попытался рассмеяться, но получилось странно, будто смех разбили молотком, а потом сложили все кусочки неправильно, и потом я сказал:
– Конечно, нет. Конечно, я не делал этого.
Росс сказал:
– Мы не сдадим тебя, ничего такого.
Гари сказал:
– То есть, это было просто круто, вот и всё.
Я снова подумал о Лии и сказал:
– Я не делал, не делал, не делал этого.
Росс сказал:
– Успокойся. Всё нормально. Мы просто спросили.
Гари сказал:
– Да, просто спросили, бро.
Я сказал:
– Ага.
Росс спросил:
– Тебе нравятся наши кроссовки?
Мне было наплевать на их кроссовки, но я ответил:
– Да.
Гари сказал:
