Из-за металлического бедра Бабуля морщится при ходьбе, потому что ей больно. У неё две металлические тросточки, поэтому она ходит, будто у неё четыре длинные ноги, как будто она комар-долгоножка на воде. У неё ещё и спина больная.
У неё ост… что-то там…оз.
Это значит, что её спина похожа на знак вопроса, и она уменьшается. Раньше она была высокой, а теперь она такая же, как я, и однажды мы можем прийти, а Мама спросит: «А куда Бабуля подевалась?» А она будет на ковре, в один сантиметр ростом, кричать нам: «Помогите, помогите, помогите, я уменьшаюсь», и мы, возможно, потеряем её снова, и Мама спросит: «Куда же опять Бабуля подевалась?» Я посмотрю на свои ботинки, и Бабуля будет на одном из них, прилипшая к моей жвачке, и она такая: «Помоги мне, помоги мне, я увязла в жевательной резинке».
Тик-Так Тик-Так
Мамин голос становился всё громче, её слова просачивались сквозь бумажную стену целыми кусками, и это было:
– Ты думаешь, мне было легко? Это было ужасно. Ты понятия не имеешь. Брайан оставил всё в таком бардаке. Я понятия не имела, сколько денег он назанимал. И насколько Паб был в убытках. Он никогда мне ни черта не говорил. И мне пришлось разбираться со всеми этими банковскими делами, помимо всего прочего. Филип постоянно попадает в неприятности в школе. Меня до смерти беспокоит то, что с ним творится. А Алан такой молодец, он был так добр и помог нам с деньгами, и…
Потом её слова снова стали тише и доходили до меня только частями… яж… от… усл… ный… вая…, и я не мог их склеить.
Я пытался слушать, но там, у кровати, ещё одни часы тикали и такали. Они стояли рядом с фотографией Дедушки, который совсем не был похож на Дедушку, потому что он был молод и весь серый. Это была старая фотография из старых времён, когда всё было серым и умным, только глаза его выглядели грустными, будто ему было известно его будущее. Словно он знал, что закончит свои дни, пролеживая диван и худея от того, что не может ничего есть, потому что его сразу рвало.
Между этим тиканьем и таканьем часов Мама плакала. Она теперь всегда плакала, всё время. Я не знал, был ли этот плач из-за меня, или из-за денег, или из-за Папы. Думаю, это было из-за меня.
Я выглянул в окно, и там не было ничего, кроме стены Соседнего Дома.
Я чувствовал себя странно, и сказал:
– Привет.
Я не знаю, почему, я просто хотел услышать свой голос, чтобы удостовериться в том, что я реален, но это не было похоже на мой голос, а часы тикали всё громче, ТИК-ТАК ТИК-ТАК… и я забрался на кровать и лёг, и неровные круги на потолке начали вращаться, кожа зудела, и я думал о таких вещах, о которых обычно и не думаешь вовсе, типа вдоха и выдоха, и казалось, что если я перестал бы о них думать, то и дышать бы перестал, и воздух отличался от обычного так, как «Кока-кола» отличается от «Пепси», это был воздух «Кока-колы», а не воздух «Пепси», и я снова произнёс: «Привет», но мой голос всё ещё доносился издалека.
Моё сердце стучало странно, совсем без остановок, и я думал о том, почему я – это я, почему я не Мама, почему я не тикающие часы, почему я не рыба, почему я не буханка хлеба, почему я жив, когда большинство людей мертвы, и откуда я знаю, что я – это я, откуда я знаю, что я жив, и я думал о том, что, наверное, хорошо быть мёртвым, но не как Папа мёртвым, а хорошо быть ничем, как когда ты спишь, но потом я подумал, что это может быть очень плохой сон с кучей кошмаров, как тот, что был у меня прошлой ночью, там меня заперли в чёрном ящике, и тут у меня рука начала дрожать, и мне стало страшно от того, что моя рука задрожала, и я подумал, что умираю, и позвал:
– Мама! Мам! Мам!
Мама зашла и открыла дверь, её глаза были красными, она посмотрела на меня и спросила:
– Филип, в чём дело?
И откуда-то издалека мой голос сказал:
– Я не знаю. Я как-то странно себя чувствую. Я не знаю, у меня рука дрожит.
Она подошла, потрогала мой лоб и моё сердце, села на кровать рядом со мной и сказала:
– Всё НОРМАЛЬНО, всё НОРМАЛЬНО, Филип, ты просто немножко паникуешь, это НОРМАЛЬНО.
Бабуля в дверях, как комар-долгоножка на своих серебряных передних ногах, сказала:
– Не рви себе сердце, парень.
Мама сказала:
– Дыши глубоко, Филип.
А я спросил:
– Я умру?
И она ответила:
– Нет.
Это была ложь, но я думаю, она имела в виду, что не прямо сейчас, а потом она сказала:
– Теперь сделай глубокий вдох.
Я высасывал воздух «Кока-колы» большими глотками, но всё ещё чувствовал пустоту внутри, и часы становились всё громче
Возвращение Домой
Мы ехали по автостраде домой, и Мама сказала:
– Так, завтра мы поедем к Доктору после школы, ХОРОШО? Так, завтра сходим к доктору Кроуфорду. ХОРОШО, Филип. ХОРОШО?
Мы проехали одну милю, это значит, прошла одна минута, и потом я ответил:
– Да, хорошо.
Автострада тянулась бесконечно, и Мама сказала:
– Мы опаздываем. Мне надо скинуть Нук эсэмэску, что я не успеваю в спортзал.
Мама достала телефон из своего левого нагрудного кармана и одной рукой набрала смс, а другой рукой держала руль, а глаза её переключались между телефоном и дорогой, телефоном и дорогой.
И я думал, что сейчас мы можем умереть, мы можем врезаться в отбойник и превратиться в Груду Металла, и мне нравилась эта мысль.
Я смотрел в окно на траву, которая таяла со скоростью шестьдесят миль в час, и на другие машины, ехавшие почти с той же скоростью, и Мамина машина проезжала мимо, мы обогнали грузовик, и водитель сверху посмотрел на меня, когда мы проезжали, а потом мы обогнали машину, где сзади сидели две девочки-близняшки, но совсем ещё маленькие, им было лет по восемь.
Они помахали мне из окна.
Я просто смотрел на них, пока они не перестали махать, а потом я посмотрел на Папу и Маму на передних сиденьях, они смеялись, а Мама обернулась к близняшкам, а Папа что-то говорил. Не знаю, что он там говорил, но это было что-то хорошее, вроде:
– Хотите сходить в Маленький Шеф
[28]?
Я смотрел на Папу, он был в Рубашке Поло, и у него была борода, как у Императора Адриана, у которого был шрам на лице. Вот почему у него была борода, и мне было интересно, есть ли у этого человека шрам на лице, и мне было интересно, ходил ли он просить Сласти или Страсти на Хэллоуин. Он увидел, что я смотрю на него из окна, и я улыбнулся, а он улыбнулся мне в ответ, и я подумал, интересно, понравилась бы ему Мама?
