В мире явлен демонопоклонник. Лишить благодати должно его, а затем призвать соборовать друга. По этому знамению пусть осознает, кто он есть такой.
Вскоре Агронски задохнулся, подавившись собственным языком.
Но это еще не всё. Теперь необходимо досконально прочесать квартиру Майка, избавиться от пчел, которые могли туда проникнуть, и позаботиться, чтобы из разлетевшегося роя никто не уцелел. Задача не ахти какая сложная. Руис-Санчес просто затянул бумагой рамы с выбитым стеклом. Питаться пчелам было негде, кроме как у Лью в солярии; через несколько часов они вернутся; не в силах проникнуть внутрь, примерно часом позже они умрут от голода. Для полета пчелы приспособлены не лучшим образом; поддерживают себя в воздухе они, постоянно расходуя энергию, – короче, грубой силой в чистом виде. Обычные пчелы в подобной ситуации продержались бы полдня; тетраплоидным чудищам Лью хватит и нескольких часов свободной жизни.
Пока Руис-Санчес управлялся с этими безотрадными делами, стереовизор продолжал себе бормотать. Ясно было одно: хаос царит отнюдь не местного значения. По сравнению с этим Коридорные бунты 1993 года представлялись не более чем упреждающим сполохом.
Четыре «потенциальные цели» – как, по старой памяти, называли подземные мегалополисы – оказались в полной блокаде. Откуда ни возьмись появились давешние молодчики в черной форме и захватили центры управления. В данный момент они держали заложниками – в качестве своего рода охранного свидетельства для Эгтверчи – двадцать пять миллионов человек, из которых миллионов, наверно, пять находились с захватчиками, можно сказать, в тайном сговоре. В прочих же местах все происходило куда хаотичней – правда, некоторые выплески вандализма явно были тщательно спланированы, судя хотя бы по грамотной установке взрывпакетов, – но в любом случае ни о какой «пассивности», ни о каком «ненасилии» и речи не было.
Удрученный, в тоске, да еще и проклятый, Руис-Санчес пережидал грозу в тиши микелисовских домашних джунглей – будто бы часть Литии отправилась за ним следом и, нагнав, обволокла кругом.
По истечении трех первых дней страсти поостыли достаточно, чтобы Микелис и Лью рискнули вернуться домой на ооновском броневике. На них лица не было – как, подозревал Руис-Санчес, и на нем самом; похоже, недосып у них накопился чудовищный. Про Агронски он решил ничего не говорить – хоть от этого ужаса он их избавит. Правда – ничего не попишешь, – пришлось объяснять, что случилось с пчелами.
Лью грустно повела плечиком; и почему-то видеть это Руис-Санчесу было куда тяжелее, чем даже Агронски – три дня назад.
– Как, нашли его уже? – хрипло поинтересовался Рамон.
– То же самое мы у тебя хотели спросить, – сказал Микелис. Краем глаза высокий химик углядел свое отражение в зеркале над цветочными ящиками и скривился. – Ничего себе щетина. В ООН все слишком деловые, рассказывать, что творится, им некогда – только на бегу и урывками. Мы-то думали, ты слышал объявление какое-нибудь.
– Нет, ничего не слышал… «QBC» передавали, что в Детройте тамошние линчеватели сдались.
– У-гу, и смоленские головорезы тоже; через час или чуть раньше должны сообщить. Никогда бы не подумал, что эту операцию удастся успешно провернуть. В коридорах-то ооновский спецназ наверняка ориентируется хуже, чем даже местный. В Смоленске просто перекрыли пожарные двери и отвели кислород – те голубчики и понять не успели, что происходит. Двоих, правда, так и не откачали.
Руис-Санчес автоматически перекрестился. На стене продолжала глухо бормотать картинка Клее; стереовизор не выключался с самой передачи Эгтверчи.
– Не уверен, что меня тянет эту хреновину слушать, – мрачно сказал Микелис; громкость тем не менее увеличил.
Существенных новостей так и не было. В основном беспорядки постепенно затихали – хотя кое-где и не думали. В должное время объявили насчет Смоленска, предельно сжато. Обнаружить Эгтверчи так до сих пор и не удалось, хотя ооновские чины вот-вот обещали некий прорыв.
– «Вот-вот»? Черта с два! – фыркнул Микелис. – Они в полном тупике. Думали, что сцапают его тепленьким наутро после передачи – вычислили, где он собирался отсиживаться и осуществлять общее руководство. Только его там не оказалось – улизнул из-под самого носа и явно в большой спешке. И никто из его организации не в курсе, куда он подался – должен был быть там, и то, что его там нет, подействовало на них как ушат холодной воды.
– Значит, в бегах, – предположил Руис-Санчес.
– Утешение еще то, – фыркнул Микелис. – Бежать-то ему куда? Что, его где-то не узнают? И, кстати, как бежать? Не будет ведь он голым по улицам мотаться, или, там, на общественном транспорте ездить. Нет, чтобы такому чудику как-то скрытно передвигаться – это хорошая организация в помощь нужна; а его-то организация озадачена не меньше ООН. – Он зло ткнул на стереовизоре кнопку «выкл.».
Лью повернулась к Руис-Санчесу; личико ее, устало осунувшееся, перекосила гримаса ужаса.
– Значит, ничто еще не кончилось? – безнадежно произнесла она.
– Далеко не кончилось, – отозвался Руис-Санчес. – Может, разве что наиболее бурная фаза позади. Если Эгтверчи в течение нескольких дней не проявится, я готов заключить, что он мертв. Если он как-то где-то действует, то просто не может все это время оставаться незамеченным. Конечно, всех наших проблем его смерть не решит, но хоть одним дамокловым мечом станет меньше.
«И даже это, – молчаливо признался он, – не более чем благие пожелания. К тому же, как убьешь галлюцинацию?»
– Надеюсь, хоть в ООН кое-чему научились, – произнес Микелис. – В одном Эгтверчи надо отдать должное: он заставил выплеснуться наружу все общественное недовольство, копившееся и копившееся под бетоном. А также за внешне монолитным фасадом. Теперь придется что-то делать – хоть даже взяться за молотки и зубила, снести к черту все эти убежища и начать по новой. Обойдется это явно не дороже, чем восстанавливать уже снесенное. В одном можно быть уверенным: задушить лозунгами бунт такого масштаба ООН не удастся. Что-то им придется делать. Картинка Клее издала трель.
– И не подумаю отвечать, – сквозь стиснутые зубы процедил Микелис. – И не подумаю. С меня хватит.
– Может, не стоит, Майк? – сказала Лью. – Вдруг… новости какие-нибудь?
– Новости! – фыркнул Микелис, и прозвучало это как ругательство.
Впрочем, уговорить себя он позволил. За пеленой усталости Руис-Санчес явно ощутил огонек живого тепла, будто бы за эти три дня друзья его достигли некой глубины чувств, ранее недостижимой. Видение перемен к лучшему – пусть и столь малых – ошеломило его. Уж не начинает ли он, подобно всем демонопоклонникам, тешиться мыслью о неискоренимости зла – или, по крайней мере, предвкушать неискоренимость?
Звонил ооновец. Лицо его под вычурным шлемом искажала диковиннейшая гримаса, а голову он держал набок, будто силясь расслышать первое слово. И внезапно Руис-Санчеса ослепила вспышка озарения; шлем представился ему в истинном свете, а именно как затейливо закамуфлированный слуховой аппарат. ооновец был туг на ухо и, подобно большинству глухих, стыдился этого. Нагромождение архитектурных излишеств служило для отвода глаз.
