В свете сказанного Эгтверчи банды представлялись вполне логичным образованием – и оттого ужасным вдвойне. В возможность ядерной войны никто больше не верил – но и в полное возвращение на поверхность тоже. Миллиарды тонн бетона и стали явно уже никуда не денутся. Тешиться какими бы то ни было надеждами взрослые перестали давно – не только в отношении себя, но даже детей. Пока Микелис пребывал в литианском эдеме, на Земле число немотивированных преступлений – совершенных чисто ради разнообразия, только чтобы как-то отвлечься от нивелирующей монотонной повседневности, – превзошло число всех прочих правонарушений, вместе взятых. Только на прошлой неделе какой-то, наверно, вконец спятивший ооновский чин из комитета общественного устройства предложил добавлять в водопровод транквилизаторы. Всемирная организация здравоохранения уволила его в двадцать четыре часа (на деле, будь это предложение проведено в жизнь, число немотивированных преступлений удвоилось бы, поскольку ощущение безответственности у населения, и без того массовое, лишь усугубилось бы); однако поздно – стоило известию о подобном предложении просочиться в средства массовой информации, и атмосфера непоправимо накалилась.
Действовать столь оперативно и решительно у ВОЗ были все основания. Новейшие возовские демографические изыскания показывали, что в «клинические умалишенные» следует записать тридцать пять миллионов человек – негоспитализированных параноиков и шизофреников, по каждому из которых давным-давно плачет стационар. Правда, пойди ВОЗ на это, катакомбной экономике был бы нанесен такой ущерб в живой силе, какого не причиняла за всю историю ни одна война. Каждый из этих тридцати пяти миллионов представлял для окружающих, да и для дела, которым занимался, серьезнейшую опасность – но слишком сложно все переплелось в катакомбной экономике, чтобы можно было как-то без этих людей обойтись… И это не говоря уж о нигде не зафиксированных субклинических случаях, которых вероятно, едва ли не вдвое больше. Очевидно, катакомбная экономика прямым ходом двигалась к грандиозному краху, находясь на грани тотального нервного срыва.
И Эгтверчи – в роли терапевта?
Нелепо. Но кто, если не он?..
– Какой-то вы очень мрачный, – жаловалась графиня. – Вы что, так и собираетесь развлекать только детей?
– Только детей, – тут же эхом отозвался Эгтверчи. – Ну и, конечно, себя. Собственно, я тоже еще ребенок. Подумать только: мало того, что у меня родители млекопитающие, так плюс еще я сам себе дядя – эти ведущие детских программ вечно выставляются всеобщими дядюшками. Я вижу, графиня, вы меня должным образом не цените; я ведь с каждой минутой становлюсь интересней и интересней, а вы не замечаете. Вдруг я сейчас возьму и превращусь… да хоть в вашу мать – а вы разве что зевнете.
– Вы и так уже похожи, – вызывающе дремотным голосом проговорила графиня. – Пасть прямо как у нее, и такие же невозможно ровные зубы. И разговор… Бр-р, Господи Боже! Станьте, пожалуйста, кем-нибудь другим… Только не Люсьеном!
– Графом я бы стал с удовольствием, будь это в моих силах, – произнес Эгтверчи с (Микелис был почти уверен) совершенно искренним сожалением в голосе. – Но аффинная теория мне не по зубам. Я еще не понимаю даже уравнений Хэртля. Может, лучше завтра?
– Господи Боже! – повторила графиня. – И что это мне взбрело в голову вас пригласить? Просто скука смертная. Ну почему я до сих пор на что-то еще надеюсь? Пора было уже давно привыкнуть.
– Swef, swef, Susa… – ни с того ни с сего принялся напевать Эгтверчи высоким, чистым кастратским тенором.
В первое мгновение Микелису показалось, будто голос звучит откуда-то со стороны; но графиня тут же развернулась к Эгтверчи, и лицо ее в точности изображало греческую маску безудержной ярости.
– Прекратите! – вырвалось у нее голосом дрожащим, как оголенный нерв. Под мишурной позолотой вечернего раскраса дико перекошенное лицо ее смотрелось ну совершенно несообразно.
– Уже прекратил, – умиротворяюще промолвил Эгтверчи. – Видите, все-таки я не ваша мать. С подобными обвинениями надо бы поосторожней.
– Ах ты, демон вшивый, чешуйчатый!
– Госпожа графиня, я бы попросил!.. У вас – грудь, у меня – чешуя, все как и положено. Вы просили развлечь вас; я думал, вам может прийтись по нраву эта жонглерская колыбельная.
– Где ты слышал эту песню?
– Нигде, – сказал Эгтверчи. – Я ее реконструировал. Судя по разрезу глаз, вы родом из Нормандии.
– Как это? – спросил Микелис, поневоле заинтригованный. Прежде музыкальные способности у Эгтверчи ничем не проявлялись.
– Элементарно, Майк: по генам, – ответил Эгтверчи; литианский мозг его, ориентированный на буквальное толкование, отреагировал не столько на смысл вопроса, сколько на строение фразы. – Откуда, собственно, я знаю свое имя и как зовут отца? Э, Г, Т, В, Е, Р, Ч, И – так расположены гены в одной из моих хромосом; конечно, аллели Г, В, И унаследованы от матери; а кора головного мозга имеет прямой, чувственный выход на генетическое строение. Мы видим генеалогию всюду, куда ни поглядим – точно так же, как вы видите цвета; это один из спектров реального мира. Предки целенаправленно развили в нас это чувство; подражать предкам – не самое худшее занятие. Вообще полезно знать, что человек из себя представляет – прежде, чем он успеет рот раскрыть.
Микелис ощутил легкий, но явственный озноб. Интересно, говорил ли об этом Штекса Руис-Санчесу? Вероятно, нет; для биолога это было бы открытие воистину ошеломляющее, и вряд ли иезуит сумел бы – даже если захотел – держать язык за зубами. Так или иначе, спрашивать его уже поздно, он на пути в Рим; Кливер – и того дальше; Агронски в любом случае не в курсе.
– Скучно, скучно, скучно, – проговорила графиня, к которой успело, похоже, вернуться утраченное самообладание.
– Еще бы не скучно! – сказал Эгтверчи с вечной своей усмешкой, которая почему-то обезоруживающе действовала фактически на любого собеседника. – Впрочем, я пытался вас развлекать; вам мое представление по вкусу не пришлось. Вы, кстати, тоже обречены развлекать меня; я тут, как-никак, гость. Например, что у нас этажом ниже? Поедем, взглянем. Где мои верные солдатики? Кто-нибудь, растолкайте их; нам предстоит экскурсия.
Тесно сгрудившиеся гости слушали навострив уши, с явным злорадством предвкушая, как графиня станет выпутываться из многочисленных силков, которыми Эгтверчи обильно уснащал свою болтовню. Когда графиня качнула высокой, в позолоте, прической и направила стопы назад, к рельсовому пути, над залом всколыхнулось неразборчивое и какое-то животное улюлюканье. Лью, отшатнувшись, прижалась к Микелису; тот крепко обнял ее за талию.
– Давай уйдем, Майк, – прошептала она. – Поехали домой. С меня хватит.
XIII
Из дневника Эгтверчи:
«13 июня, 13-я неделя гражданства. Всю неделю сидел дома. Лифты у них на этом этаже никогда не останавливаются. Надо бы проверить почему. У них ничего не бывает просто так».
