Почетный караул, сопровождавший Тлама, исчез, и, кроме обладателей глаз, напоминающих полумесяцы, внимания на аборигена не обращал никто.
Когда Тлам посмотрел вниз, Мартелс вдалеке увидел полускрытый дымкой диск пола, который в этой искусственной перспективе напоминал дальний конец тоннеля, но опыт падения в трубу телескопа позволял Мартелсу верить, что в случае, если Тлам сорвется, им удастся выжить, особенно если Тлам станет, подобно обезьяне, цепляться за торчащие из столба колышки. А как только достигнет земли, то сразу же, пригибаясь, помчится в глубину джунглей быстрее, чем Птицы успеют сообразить, что и как.
Похоже, что люди не посещали эту населенную Птицами вселенную Лобачевского много десятилетий, а сами здешние хозяева, как было очевидно, даже не подозревали, как быстро, если нужда прижмет, человек разумный может вернуться к навыкам своих четвероногих предков. Ну что ж! Ведь их собственными предками были двулапые динозавры, жившие в еще более глубокой древности!
Но ему придется поторопиться! Все больше полулунных глаз рассматривали Тлама, словно пытаясь понять, что это за существо, и Мартелс чувствовал, как навстречу им из самых глубин его сознания поднимается некая сила, готовая противостоять ему. Взяв Тлама под контроль, он перенес весь вес его тела на ноги и наклонился вперед, приготовившись к долгому падению сквозь колышки, радиальные ребра Башни, а также плоть и перья заполнивших ее нутро Птиц.
Отбрасываемый из стороны в сторону препятствиями, замедлявшими скорость падения, Мартелс совсем выпустил из виду и тоннель башни, освещенный мигающими звездами, и приближающуюся землю – второй раз за все это время он вел беспощадную битву с Квантом. Битва была бессловесной, что позволило Кванту полностью лишить Мартелса возможности наблюдать за тем, что происходило вокруг. Волны ненависти вздымались в самом центре лишенного границ и внешних признаков хаоса, где сражающиеся были единственной реальностью. Став неразличимыми, тысячелетия, века и секунды слились в неистовстве битвы, и ни один из бойцов не ведал, кто он – молот или наковальня. И только в отдалении слышался им вопль Тлама, чье тело грохнулось о землю в самый разгар их боя.
9
Мартелс предпочел бы, чтобы этот сон никогда не кончался, но острая мучительная боль заставила его очнуться. Он застонал и осторожно вытянулся. Похоже, он упал на самое дно трубы телескопа, но почему это дно сделано не из плавленого кварца, а из чего-то, что напоминает кожу, натянутую поверх барабана? Кстати, в радиотелескопах не используют кварцевые зеркала. Но и кожу ведь тоже не используют?
Но, так или иначе, Мартелс чувствовал, как эта кожа упруго прогибается под телом Тлама, издавая мягкий рокочущий звук – словно гепард мурлычет по-французски! Снизу, из под кожи, этому звуку словно отвечало легкое эхо.
Веками Мартелс чувствовал свет, но глаз не открывал, сосредоточившись на том, что у него происходит внутри – там ли все еще его враг, Квант? Имя заставило Мартелса вспомнить все, и он напрягся.
Но, похоже, Автарха и след простыл. Зато Тлам подавал признаки жизни – вероятно, он уже очнулся и некоторое время пребывал в сознании. Это имело значение: первым от удара очнулся абориген, затем Мартелс; Квант же, который забыл, что такое жить в теле, много веков назад, сильнее всех пострадал от боли. Это нужно запомнить: боль станет для Мартелса союзником в борьбе с Квантом.
Мартелс приподнялся на локте и осмотрелся. Похоже, теперь он находился на самом верху Башни, в последнем из составляющих ее цилиндров, самом маленьком и оттого невидимом с земли. Центрального столба здесь не было – только радиальные ребра, да кольца, формирующие сам цилиндр. Кроме этого, шкуры со всех трех сторон были сняты, отчего здесь, наверху, было необычайно холодно. Да, поистине, эта чертова эпоха была эпохой крайностей: отвыкнув за время пребывания в ящике для мозга от всяких ощущений, теперь из жуткой жары, испытанной внизу, у поверхности, он попал в жуткую стужу.
Скрипя всеми суставами и постанывая, Мартелс перевел тело Тлама в сидячее положение и посмотрел вверх. К этому моменту Мартелс уже знал: верх, верхняя сфера бытия, которой люди в своей обычной жизни пренебрегают, в мире Птиц имеет первостепенное значение. Нет, конечно, до этого можно было дойти логически, но привыкнуть и сжиться с этим – это нечто совершенно другое: так англичанин, которые понимает умом, что американцы на своих автомобилях ездят по неправильной стороне дороги, все равно, ступая на мостовую, смотрит не налево, а направо.
Так он и думал: на самой вершине последнего цилиндра находился еще один насест, который обхватывали время от времени шевелившиеся шипастые когти. Выше когтей и лап шла длинная, лоснящаяся, покрытая иссиня-черными перьями грудь, переходившая в узкие плечи, напоминающие плечи ящера, а уж затем виднелся длинный узкий клюв, увенчанный по сторонам узкими глазами. Все это создание выглядело как гигантский стервятник, но только на каждом из его чешуйчатых пальцев сияли кольца, кончики срединных когтей были отточены наподобие лезвия бритвы, а грудь прикрывала сияющая металлическая брошь, украшенная эмблемой, напоминающей даосскую монаду «янь-инь», древнейший мировой символ. Чудовище не спало, но и на Мартелса оно, похоже, не обращало никакого внимания. Оно просто находилось там, где находилось – и в этом состоял неизбывный ужас факта его существования.
Мартелс добрался до ближайшего края площадки, на которой лежал, и глянул вниз. Понятно, почему его страж не особо заботился о том, как ведет себя заключенный. Отсюда до следующей площадки было всего футов двадцать, и следующая площадка, как и эта, тоже была затянута кожей. Но, если прыгнуть вниз, то, прорвавшись через нее, до земли будешь лететь целую тысячу футов.
Мартелс посмотрел прямо перед собой. Вид отсюда, если бы у Мартелса была возможность и желание насладиться им, был восхитительный, хотя его несколько и портили кружащиеся повсюду Птицы самых разнообразных размеров. Да, выходит, как пленник, он для них представляет какую-то значимость.
Мартелс добрался до другой стороны площадки. Похоже, эти открытые зоны приходились как раз на места между внешними столбами Башни. Но с этой точки вид наружу практически не изменился. Мартелс направился к третьей стороне.
То же самое. Да нет, не вполне! Свет, который тек с этой стороны, был иным. И кое-что еще: не было видно горизонта, который плотно заслоняла пелена тумана, поднимавшаяся на треть видимой части неба.
Мартелсом овладело возбуждение, которое он изо всех сил попытался скрыть как от Тлама, так и от Кванта, – на тот случай, если тот вполне пришел в себя. Не зря он изучал астрономию, не зря он столько времени учился у Тлама ориентироваться в джунглях, не зря он в свое время читал «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По. Кусочки пазла сложились в ясную картинку. Там, впереди, был пролив Дрейка, а за ним – Земля Палмера, южная часть Антарктического полуострова, или, если быть более точным, то, что было здесь во времена Мартелса.
Мартелс ухватился за края ребер, составлявших конструкцию верхнего цилиндра, и сел, преодолевая дурноту. Дурнота же дала ему понять, что тело, в котором он оказался, ослабло от голода и от перенесенного потрясения, было липким и дурно пахло после долгого пути по джунглям, через точащие соком кусты и мясистые, легко мнущиеся травы. Мышцы болели, и к голоду примешивалась жажда. Огромная хищная Птица, сидящая над ним, словно пребывала в сомнамбулическом сне, но Мартелс был уверен, что она начеку. Перед ним лежала Страна Обетованная, но пока для него не было никакой разницы – лежат ли за этим ледяным кристаллическим туманом снежные поля Антарктики, или же бесплодные равнины Марса. Если бы из тумана вылетели огромные, похожие на чаек, птицы, описанные Эдгаром По, и зловеще прокричали: «Текели-ли!» – они бы внушили ему надежду… или совсем беспросветное отчаяние.
