Назвав адрес водителю, я расслабился на заднем сидение и снова закрыл свои эмоции на огромный титановый замок. Никто здесь не должен увидеть настоящего меня. Никто не должен знать, что скрывается за это оболочкой. Я никому не позволю увидеть свою искалеченную и раненую душу и разбитое и измученное сердце.
Оказавшись в квартире, я сразу побрел на кухню. Достав с полки уже открытую бутылку виски, я сделал большой глоток с горла. Алкоголь обжег мне горло, и я снова почувствовал прежнее расслабление. Сделав еще один глоток, я поставил бутылку на стол в тот самый момент, когда в дверном проеме показался силуэт Серхио. Увидев меня в таком состояние его глаза полезли на лоб.
Всего два раза, за прожитые у него почти 4 года, я давай ему возможность лицезреть меня в таком состояние. Сегодня третий.
— Я так понимаю все более чем дерьмово, — присаживается он на стул.
— Именно.
— Тем не менее алкоголь — не выход.
Я лишь усмехнулся и сделал очередной глоток.
— Когда ты стал таким святым?
Мне приходится упираться на стол, ноги не хотят держать меня от слова совсем.
— Я серьезно, Дэвид. Чтобы там у тебя не случилось, забыться не лучший способ, а тем более при помощи алкоголя.
Серхио протягивает руку в попытке отобрать у меня бутылку, но я лишь улыбаюсь и отпиваю с горла в очередной раз. Сейчас это единственный возможный способ не поддаться боли и гневу.
Он и понятия не имеет, что происходит у меня в жизни. Он не знает почему я оказался здесь, что я натворил. Он ничего не знает.
— У тебя нет прав осуждать меня, — я делаю очередной глоток, — Никто не может меня осуждать.
Он задерживает взгляд на мне и уходит.
Вот и хорошо. В одиночестве мне намного приятнее.
Осушив остатки бутылки, я поплелся к себе в комнату, но во входную дверь раздался стук. Кого принесло в такое время суток? Еле дойдя до двери, я открываю ее и удивляюсь. Передо мной стоит отец не менее удивленный чем я.
— Боже, что ты с собой сделал?
— Тебя это должно интересовать меньше всего, — резко отвечаю я, — Что тебе нужно? Я тебе уже все сказал.
— Нам нужно поговорить, но видимо я лучше завтра зайду. Ты не в том состояние чтобы с тобой разговаривать.
Он разворачивается и собирается уходить, но я останавливаю его.
— Нет уж, мы поговорим сегодня. Я устал терпеть твое вранье и пустые обещанья, хватит делать из меня клоуна.
Завтра я планирую забыть все что случилось сегодня и жить как раньше. Так что если он собрался добить меня, то зачем растягивать. Ведь не даром говорят: "Перед смертью не надышишься". Отхожу немного в сторону чтобы пропустить его. Он неуверенно поглядывает на меня, но все же заходит в квартиру.
— И, о чем же ты хотел поговорить? — спрашиваю я, направляясь на кухню.
— Я хотел попросить прощения… но так будет лучше для тебя, для всех нас.
— Старая шарманка, — усмехаюсь я.
— Что?
— Все тоже самое ты мне говорил и в прошлый раз и позапрошлый раз. Ты все время повторяешь одно и тоже, ничего новенького не придумал?
— Я знаю, что это кажется глупым, но так оно и есть. Тебе еще рано возвращаться в Америку… время еще не пришло, сын.
— Не пришло? А когда оно придет? Никогда? Или как ты сказал девочкам: "Не знаю, возможно, никогда"?
Опьянение как рукой сняло. С каждой его новой фразой я чувствовал себя трезвее и трезвее.
— Ты знал, — то ли утверждает, то ли спрашивает он.
— Да, представь себе знал, я знал это все эти пять лет. Удивлен? Но я был удивлен больше, потому что мне ты сказал, что это займет максимум год. Но если ты сбился со счету я тебе напомню, заканчивается уже пятый год, как я нахожусь здесь. Пятый! — перехожу я на крик.
— Я понимаю, ты зол. Но нужно было думать, когда ты махал руками и нанес парню тяжелейшие травмы. Он два года передвигался на инвалидном кресле. Два года, Дэвид.
— Я готов был отсидеть свой срок, я знаю, что я облажался, но он это заслужил! И никто, никто меня в этом не переубедит!
Зря он завел разговор в данное русло. За пять лет я столько раз обдумывал свой поступок, но ни разу не пожалел о содеянном. Такие уроды, как он, заслуживают такого обращения к себе и, если я вдруг когда-то его встречу, я не обещаю, что снова не побью его.
— И что бы тогда говорили о нас люди?
— Ах да, я же забыл, тебе важно, что о тебе говорят. Ну тогда я бы рассказала им всю правду, и они были бы на моей стороне.
— Ты в этом так уверен?
— Да, я в этом более чем уверен! — кричу я, — Скажи спасибо, что я вовремя остановился и не убил его! А так хотелось!
— Что за бред у тебя в голове? — вздыхает отец, — Как можно такое говорить? Мы с твоей мамой не так тебя воспитывали.
Я усмехнулся.
— О каком воспитание идет речь? Особенно с твоей стороны. Я видел тебя только по выходным, а их у тебя было сколько? Десять в год?
— Я каждый день работал чтобы ты и твои сестры ни в чем себе не отказывали! — кричит он.
— И я благодарен тебе за это, но я хотел бы видеть дома отца, а не деньги, — рявкаю я.
Напряжение между нами повышается и, если сейчас никто не вмешается последствия могут быть плачевными.
— А где же были твои деньги, когда я просил занять мне, где? Я еле концы с концами свожу здесь, я влезаю в чертовы долги, потом отдаю и снова влезаю. Я просил тебя одолжить мне и не один раз. Но что ты говорил? Тебе напомнить?
— Ты сам заварил эту кашу теперь сам ее и расхлебывай.
— Я бы давно уже это сделал, если бы ты дал мне такую возможность. Но связал меня по рукам и ногам, я и шала сам не могу ступить.
— У тебя полная свобода действий, — парирует он.
— Ты сейчас смеешься? О какой свободе идет речь? Четыре года назад я решил вернуться в Америку и помнишь, что ты мне сказал? А три года назад? И самое ближайшее… год назад? Помнишь?
В моей памяти прокручиваются моменты с нашими разговорами и это только подливает масло в огонь. После каждой нашей беседы я либо пил, либо бил, не людей, конечно, а грушу.
— Ты постоянно шантажировал меня, самым ценным, что есть в моей дерьмовой жизни. Ты каждый раз смел ударить меня по самому больному, зная, что я сдамся. И ты называешь это свободой? Ты чертов лицемер! Я даже не удивлюсь если мама не знает об этом.
Пока я приводил свое дыхание в порядок, отец молча стоял и смотрел на меня.
— Что? Нечего сказать?
— Я уже множество раз повторял, так будет лучше для тебя.
Я громко усмехнулся.
