Она давно сидела на главной мачте лайвы – вернее, на длинном поперечном брусе, к которому множеством веревок был притянут нижний край туго натянутого паруса. Кошше добежала сюда, удостоверившись, что к трюму никто не подходит и не заглядывает, а другим судам не до наблюдения за соседними палубами. Людей на лайве было немало, рассмотрела она из-за паруса с высоты двух человеческих ростов. Не меньше двух десятков вооруженных мужчин расселись или разлеглись под рогожей, растянутой между бортами приподнятой носовой части лайвы. Кошше не разобрала, был это армейский или стражный взвод либо наемники, например, из Желтой гильдии, часто подвязывавшиеся, насколько она помнила, к рейдам по соседним городам – и, возможно, дальнему пограничью. В любом случае, мужчины не вылезали из-под рогожи и даже не особо шевелились, что указывало на боевую выучку, заставляющую сохранять и накапливать впрок покой где только возможно.
Они разом зашевелились после того, как стоящий на носу смутно знакомый северянин, закутанный в толстую шерсть не по погоде, крикнул неразборчиво, но явно испуганно, тыча рукой в небо. Кошше осторожно подняла голову и обомлела: к кораблям приближалась стая крупных птиц, в каждой из которых, чуть напрягшись, можно было узнать человека, вдетого в почти неподвижное и совсем не птичье крыло непонятного цвета, но ярко выделяющееся в потемневшем небе.
– Не стрелять! – донеслось до Кошше. Она съёжилась, прильнув к брусу, осторожно огляделась и увидела, что на соседних лодях, побыстрее и помощнее, стрелки́ опускают луки – но не головы. Так и стоят с раскрытыми ртами. Рот раскрывается у самого невозмутимого человека, глядящего в зенит, так организм устроен, но Кошше все равно почувствовала злорадное торжество: вот кого вы покорить хотите, дурни шестипалые, колдунов летающих.
Она сама воззрилась в зенит и чуть не свалилась: прямо над ней, очень высоко, но различимо до волоска и складочки, пролетел один из колдунов – и это была женщина. Сердитая, чуть старше Кошше, в штанах, а больше ничего не разобрать из-за розовой тени крыла и огромного живота – нет, чего-то привьюченного к животу, огромного, гладкого, как скорлупа лесного ореха, и цвета такого же. Кошше моргнула, и крылатая женщина оказалась над хвостом флота, а из скорлупки, будто махнув на прощание, высунулась и исчезла маленькая рука.
Это люлька, поняла Кошше. Они детей вывозят. Спасают. А я мальчика не спасаю, сижу тут, хотя самое время – вот сейчас, пока все пялятся на небо.
Она стекла по мачте, незамеченной скользнула к трюму и очень быстро, а главное, почти бесшумно смогла собрать всех схваченных у трапа. Высунулась наружу и застыла.
Молния вспыхнула и расколола мир на три слоя, в каждом из которых на бесконечный миг ослепительно и резко застыла своя, вроде бы не связанная с остальными жизнь.
В первом слое лоди впереди и вокруг лайвы слаженно поменяли курс и стали расходиться, уступая ей первенство, реку и вид на страшно далекий берег.
Страшно далекий берег распахнулся во втором слое мира, чудесным образом схваченный и осознанный Кошше сразу и во всех подробностях. Этот берег и этот мир заполнили сотни мары, самых разных возрастов и манер поведения, от мелких, меньше ее мальчика, до стариков и старух. Мелкие таращились на реку, улыбаясь, бабы чуть не плакали, мужчины всех возрастов помалкивали, и все размазывали по лицу, прямо поверх носа, рта и глаз, бесцветную слизь. На лицах мары, успевших войти в воду или почти исчезнуть в ней, слизь блестела твердо, будто лакировка, на шедших следом высыхала на ходу – и они именно шли, потихоньку, уверенно, не снимая ни обуви, ни одежды, входя в реку по пояс, по грудь, по ноздри и исчезая с головой, мрачно, но спокойно, не взвизгивая и не плескаясь, как будто не вода вокруг них, а негустой туман. Не врал, значит, Хейдар, подумала Кошше, есть у них такая мазь для переходов по дну. Ни в чем Хейдар не врал, получается.
Ну или почти ни в чем, поправилась она, с трудом переключая внимание на третий слой и выдергивая из подошвы клинок, потому что в третьем слое из-под рогожи выползали, разминаясь, полдюжины вояк, и целью их был трюм, и первый из вояк, невысокий и гололицый, Кошше уже заметил и улыбнулся, берясь за рукоятку меча.
Ты и есть сипатый, решила Кошше, забывая сипатого, лежащего в трюме, и закричала себе под ноги – громко, пронзительно, так, чтобы слои треснули, осыпались осколками и снова слились в поганую, трудную, болезненную, но понятную ей жизнь:
– Все быстро за борт!
Полыхнула новая молния, испаряя грани, загадки и разделения миров, и Кошше, молясь заткнутому тучами небу, чтобы мальчик застыл там, где велено, кинулась на сипатого.
7
Человека приводит на этот свет женщина, а провожает с этого света мужчина. Поэтому женщине не место на поле битвы, пусть она и умеет биться лучше, чем мужчины.
Женщина должна покинуть поле битвы, даже если ради этого ей придется перебить всех.
Молния снова выжгла мир, сделав всех, кто остался, белыми и распяленными по серому рисунку реки с лодями. Остались многие: узники тянулись к бортам, чтобы прыгнуть в воду, за бортами стояли снопы брызг от уже прыгнувших, стражи ловили тех, кто еще не прыгнул, и швыряли под брезент, рассекая упорным лодыжки.
Мир оглушительно зарокотал и стал черным с цветными мазками, искалеченные узники валились, беззвучно крича и нелепо шевеля ногами, а стражи ринулись на Кошше – все, кроме гололицего сипатого, до которого она дотянулась. Кошше заставила себя сделать несколько шагов назад, ударилась лопатками о мачту, скользнула за нее, держа клинок у бедра, и, вспомнив вдруг, с усилием сделала вдох и выдох. И еще.
Голова закружилась, но стала чуть ясней. А в ясной голове не бывает растерянности и сомнений по поводу того, что делать. Для ясной головы все просто: надо беречь и спасать мальчика.
Кошше, убедившись, что подступы к трюму свободны, как и видимая часть трапа, в два прыжка достигла люка и нырнула в него.
Трюм был практически пуст. У основания трапа лежала незнакомая грузная тетка с безнадежно свернутой шеей. Мальчик стоял, где велено, издали похожий, как и рассчитывала Кошше, на белесый, например, от плесени столбик. Он молча вцепился в плечи Кошше, когда она подбежала, на ходу без особой охоты убирая клинок в подошву, и уткнулся лицом ей в шею. Привык выполнять «Не смотри» без команды, подумала Кошше с одобрением и ужасом и выскочила на трап, попутно отбросив мысль пересидеть бойню здесь. Трусливые мысли редко бывают неглупыми, потому что рождены не человеческим рассудком, а животным страхом. Он превращает человека в животное, которое обречено быть побежденным и съеденным человеком, не превратившимся в животное, – так видит небо.
Небо снова распахнулось до ослепительного второго слоя, и Кошше вдруг узрела реку его огромным бесконечным глазом, всю сразу, с берегами, усеянными суетливыми или застывшими людьми, с черной тяжелой водой, в которой пугали рыбу кипящие столбы рухнувших с борта людей и нитяные столбы людей, бредущих по дну, с лодями, люди на которых испуганно съёжились на невыносимом свету или деловито разбегались по беззвучным приказам, что отдавали почти такие же, но немного другие люди, постарше и поплюгавей, и приказы эти очевидно относились не только к ходу лодей и подготовке стражей к высадке, но и к тем, кто барахтался в воде.
