Почти.
Арвуй-кугыза прислушался в последний раз, вполголоса попросил извинить его упорство, присел прямо на пень обращения, бережно поставив рядом так и не пригодившуюся пока похоронную корзинку с ногтями, и принялся расплетать косы, к куцести, густоте и цвету которых так и не успел привыкнуть.
– Невозможно к этому привыкнуть, – сказал Юкий устало. – Теперь земля истончается, будто стадо кротов все разрыло и пылью пустило. Молодец, кстати, что дуплом не воспользовался, с ними путаница, выбрасывают, куда не надо, а могут и не выбросить.
Как это, мимолетно подумал Эврай, но решил не отвлекаться и спросил, украдкой растирая потянутые плечи и грудь:
– Вы вестника получили, всё разобрали?
– Да, готовимся вон, – сказал Юкий и повел бородой по суете вокруг. – Всех на берегу собираем.
– По лесу, кстати, степняки ползут, немного, но в лес на дневную сторону лучше не углубляться, я тоже передавал – видел?
– Да-да. Эврай, ты в лодях лучше всех разбираешься, я правильно понял, что глубоководных там нет, по дну никто не черпанет?
– Нет, обычные. А всех зачем собираете?
– Чтобы спасались, – сказал Юкий с досадой от непонятливости Эврая.
Эврай похлопал глазами, озираясь, и уточнил:
– Бежать будем?
– Спасаться будем.
– А… – Эврай задохнулся от возмущения и тоненько спросил: – …сражаться?
– Мы не умеем.
– А бежать умеем?
– Научимся.
– Давай сражаться научимся.
– Давай, – грустно сказал Юкий. – Пошли.
Айви поманила нерешительно перетаптывавшегося Луя и повторила:
– Пошли-пошли.
Луй взвизгнул, пометался вдоль кромки воды и застыл, отвернувшись. Айви решила, что он снова убежит, как привык в последние дни. Пробормотала «Предатель» и вошла в Юл, не оглядываясь, не боясь помех, молний и особо не думая, вошла как есть, обутая и плотно одетая. Раздеваться на виду она не хотела и, кажется, не могла.
Когда вода поднялась до бедер, над далеким мохнатым горизонтом полыхнула молния, и Айви нырнула, а Луй шумно ринулся следом. Он быстро нагнал Айви и судорожно задергался рядом, делая вид, что тонет. Айви не стала его подхватывать или успокаивать, так что Луй оскорбленно ощерился и рванул к Заповедному острову, теперь не придуриваясь. Когда Айви выбрела из воды, вошла в кусты и, поозиравшись, разделась, отряхнувшийся и подсушенный куна уже скакал вокруг, старательно угрожая всему живому.
Нарочно Айви воду в рот не пускала, но вкус как будто разобрала, и от обычного он не отличался. Колодезной горечи точно не было, медного запаха тоже. Хоть что-то хорошее, подумала Айви и на миг застыла с выжатыми штанами в руках. Опять вспомнила растопыренные черные глаза Кула, отчаянные, чужие и жуткие, страшнее которых было только покорное оцепенение, охватившее саму Айви. Айви всхлипнула и с треском тряхнула штанами, чтобы отпугнуть больно чуткого Луя, который уже вскинул голову и тревожно водил ушами. Попыталась вспомнить Позаная – и не сумела.
Она оделась и пошла в чащу, подальше от черного неба и беззвучных еще молний, от родного постылого яла, от хищного Кула, от Сылвики, блестящей, уверенной и медовой, от их пыхтения, кряхтения и шлепков.
Конечно, Кул предпочел Сылвику. Не Айви же предпочитать, невзрачную и неумелую. А Сылвика вон какая и давно хотела – теперь дождалась. Оба дождались. А Айви ничего такого дожидаться не намеревалась. Она бы с радостью убежала в другие земли, но она была мары, а у мары только одна земля, сбежать с которой невозможно. Но и оставаться на одном берегу с Кулом и Сылвикой Айви не могла. Вот и переправилась на другой берег. С которого пока не собиралась ни возвращаться, ни даже смотреть на тамошние суету и перемещения, пусть хоть весь ял вывалит к Юлу.
– Весь? – спросила Мать-Гусыня с недоверием, огляделась, дважды сомкнула раскрытые ладони и нахмурилась.
Юкий пояснил:
– Стражные на постах, боевые тренируются, про твоих ты лучше знаешь, сама собирала. В основном-то они нужны.
– Почему?
Юкий шлепнул губами и посмотрел на Арвуй-кугызу, постаравшись опять не вздрогнуть от его дикого вида. Арвуй-кугыза был теперь не только молод, но и пугающе гол лицом и головой. Он не просто срезал косы и бороду, он остриг волосы под корень, до диких розовых проплешин на затылке и подбородке, на котором, оказывается, пряталась такая же ямочка, как у Матери-Гусыни.
Арвуй-кугыза приобнял Мать-Гусыню и поцеловал ее в висок. Слёзы наполнили глаза Матери-Гусыни и потекли по морщинистым щекам. Юкий, снова шлепнув губами, попросил:
– Мам, не надо.
И поцеловал ее в другой висок.
Она прижала головы обоих к своим вискам, поглаживая стриженую голову Арвуй-кугызы тем же движением, что, Юкий помнил, поглаживала трясущуюся от холода стриженую овцу, и зажмурилась. Слёзы брызнули мелкой пылью, радужной даже в выдавленном тучей полумраке. Мать-Гусыня тоненько спросила:
– Бросаем всё и уходим? Насовсем?
Арвуй-кугыза, погладив ее, как маленькую, по прикрытой платочком голове, сказал:
– Если эта земля нас гонит, насильно мил не будешь. Она с нами, как с чужаками, чем дальше, тем жестче. Зачем ждать самого жесткого? Возьмем, что получится, и уйдем.
– Всё, что сделали, оставим? – уточнила Мать-Гусыня, распахивая глаза. – Всё, что ты делал, Матери, Отцы, дикарям оставим?
– Заводы запечатали, рассолы и закваски слили, овец пока распустили, получится – вернемся когда-нибудь, с собой берем всё, что… – начал Юкий деловито.
Арвуй-кугыза, отстранившись, подал ему знак, наклонился к Матери-Гусыне и мягко объяснил:
– Если эта земля примет чужаков и разрешит им здесь жить, как разрешила нашим матерям и отцам, значит, так надо. А мары найдут место в другой земле.
– Если эти выпустят, – сказал Юкий, повернувшись к Патор-утесу, скрывавшему последний небыстрый участок Юла выше по течению.
Почти все оттенки чутья, верхнего, нижнего, водного и воздушного покинули Юкия вместе с чутьем земным, но кое-что он то ли слышал, то ли чувствовал. Как и Арвуй-кугыза. Он погладил Мать-Гусыню по щекам, повернулся к народу и сказал:
– Дети. Эта земля кормила нас, содержала нас, любила нас тысячи лет. Тысячи лет прошли. Наступило последнее время для нашего союза с этой землей – но не для этой земли и не для нас. Земля уйти не может. Поэтому уходим мы, а она остается. Забудьте обиды, найдите в своих душах, сердцах и головах всё лучшее, вспомните это, поблагодарите землю – и мы пойдем.
– Когда? – спросила Унась.
Арвуй-кугыза посмотрел на нее с любовью и сказал:
– Сейчас.
Да, вот сейчас, поняла Кошше.
