Улеф сглотнул и осмотрелся. Все было спокойно, река ровно гудела под тяжестью лайвы, слегка ее покачивая, корпус поскрипывал, солнечные пятна бродили по трюму, заставляя жмуриться пару злобно наблюдающих старух в ближайшей клетке и тонко обозначая границу лужи, растекавшейся из-под клетки молодки. Старухи поспешно потупились и отодвинулись в тень. Улеф снова всмотрелся в молодку, услышал треск собственных штанов и провел пальцами по прутьям клетки, привлекая внимание степнячки.
Та чуть двинула головой, но даже не обозначила взгляда в его сторону. Это тебе в отдельную цену встанет, подумал Улеф, развеселившись, и негромко сказал:
– Сына твоего из клетки выпущу.
Молодка повернулась к нему так резко, что из-под платка выскочила и вторая коса, закачавшись в такт первой. Сейчас и я ей такт задам, подумал Улеф задорно, звякнул связкой ключей на поясе и указал подбородком на замок, прихватывающий к стене цепь, что закрывала клетки. Замок торчал в локте выше лысины мальца. Малец не шевельнулся и не поднял головы. Понимающий какой, отметил Улеф с одобрением. Правда выпустить, что ли. Пусть плывет, сколько сможет.
Молодка ловко переместилась к Улефу, не зацепив верхней решетки ни макушкой, ни спиной, на миг прижалась к прутьям прохладным голым задом, мускулистым, но мягким, но тут же убрала. Улеф и ухватить толком не успел.
Возмутиться он тоже не успел: между прутьев возникло лицо молодки. Она блеснула глазами снизу вверх и взяла его за штаны, придвигая к себе.
Улеф, засмеявшись, схватил ее за корни мокрых мягких кос сквозь наголовник и вдавил лицом в прутья решетки и в свое почти столь же твердое естество. Молодка нежно огладила его пальцы своими, удивительно сильно дернула за них и исчезла.
Улеф так и улыбался, ударившись грудью о решетку и упав на колени. Он не успел ощутить хват ремешка, стянувшего запястья, не успел заметить лезвие в руке молодки и крикнуть от двойного толчка нестерпимой боли в сердце тоже не успел: Кошше вскрыла ему горло третьим ударом.
6
– Вот чтобы удара не было, мы с боевыми и останемся, пока все не уйдут.
– Пока все до неиспорченного места не дойдут, – уточнил Юкий. – Знать бы, что оно не испортится с нашим приходом.
– Испортится – дальше пойдем, – сказал Арвуй-кугыза странно уговаривающим тоном, хотя уговаривать особо было некого. – Места много, найдем свое. Пустое – хорошо, с мары – еще лучше.
– Почему лучше? Вдруг не сойдемся, как с кыры? Опять свары, границы, плевание через границы. А земля уже не та.
– Вот поэтому и сойдемся, что на себя только надежда. Ссориться и раздельно жить – привычка тучных людей и тучных времен. В последнее время не до жиру.
Он с отвращением куснул лепесток соленой баранины, очень жирной как раз, поморщился, поёжился вроде как смущенно и добавил:
– У меня лично особая нужда. Единиться хочу, не могу. От баб и птах бегаю уже, грудь и лоно сквозь три слоя одежды вижу, как птен перед посвящением. Простата взорвется скоро, кипит всё, бурлит с тех пор, как вот это вернулось…
Он повел пальцами от рыжей бороды к небрежно согнутому колену и безнадежно тряхнул ими, будто сбрасывая капли в траву.
Юкий изумленно сказал:
– Беду нашел. С тобой любая будет рада, хоть пять. И любой. – Он неловко засмеялся – и от того, что представил, и от дикости самого разговора.
Арвуй-кугыза покивал.
– Да-да-да. Я, волшбун-старец, всеобщий отец и дед, двухсотлетний старик в коже и мышцах тридцатилетнего, начну по внучкам своим скакать…
Он резко замолчал, передернувшись. Юкий хотел сказать что-нибудь сочувственное, но не успел. Арвуй-кугыза отрезал:
– Готовься. Последнюю луну я Арвуй-кугыза. Спасемся – имя себе придумаю и уйду обычным мужем к соседям. К любым. Я им…
Он нахмурился и принялся поправлять штаны. Юкий вежливо кивнул и попросил:
– Арвуй-кугыза, говори уже, чего боишься.
Кошше боялась, что сипатый отвалится слишком далеко, ремень лопнет, и она не дотянется до ключей. Боялась, что не дотянется до замка на стене. Боялась, что ключ не подойдет. Боялась, что изнутри не удастся вытянуть цепь из проймы. Боялась, что соседние клетки поднимут шум или что кто-то сверху вдруг без особого повода зайдет проверить трюм. Зря боялась.
Всё получилось и удалось куда лучше, чем Кошше предполагала. Ремни удержали охранника, заорать он не успел, остальные тоже обошлись без воплей: и сразу, и когда Кошше, прикрыв наготу, выбралась из клетки, посадила мальчика в угол и пошла к трапу, показывая всем, чтобы помалкивали, пока она не вернется. Они помалкивали, она вернулась и свистящим шепотом пояснила всем, что лайва в окружении вооруженных лодей полным ходом летит по середке широкой незнакомой реки, плюхаться в которую опасно и бесполезно. Поэтому, сказала Кошше, я всех отопру и буду поглядывать, а вы сидите по клеткам, на случай, если кто-то зайдет проверить. Когда лайва подойдет к берегу и замедлится, дам сигнал, тогда рванем толпой, пока нас не взяли под нож и головы не отрезали – для этого, ясное дело, и везут.
– Куда везут-то? – угрюмо спросил одноногий старик из первой клетки, пока она выдергивала цепь из пройм и накидывала так, чтобы та оставалась натянутой и удерживала стенку от падения.
Кошше хотела соврать или отмолчаться, но все же неохотно ответила:
– К лесным колдунам вроде.
Старик охнул и ухватился за жидкие пряди над ушами. Несколько баб заплакали.
– Тихо! – шикнула Кошше. – Не ревите, не сгорим. У них колдовство не работает.
– Ты откуда знаешь? – зло спросила крупная рыжая девка, красоту которой не портил даже могучий разноцветный фингал под глазом.
Вот ведь совпадение, подумала Кошше, присела перед клеткой и сказала:
– Я многое знаю и умею, ты же видела.
Рыжая шлюха из манихейских терм охнула, накрыв рот ладошкой, и торопливо отъехала к дальней стенке клетки.
Она меня сдала, значит, подумала Кошше равнодушно. С другой стороны, кто еще-то.
Кошше тут же забыла про нее, подозвала мальчика и, выбрав позицию на трапе, принялась смотреть и слушать, не обращая внимания на остальных баб, которые свистящим шепотом принялись вразумлять рыжую. Та молча плакала. Пусть ругаются, лучше так, чем бояться молча и любуясь на изрезанный труп. С трапа его почти не было видно, но кровяной дух дотягивался. Или Кошше так казалось. На всякий случай она посадила мальчика на колено, развернув лицом к трапу. Мальчик терпеливо перенес это и снова прижался щекой к ее локтю.
Всё получалось слишком удачно и гладко. Это настораживало. Кошше помнила, чем кончались такие полосы везения – забудешь их, погружаясь всё глубже и глубже в самую сердцевину кошмара, так чудесно ее вроде бы отпустившего.
Теперь она точно видела, что флот идет по Юлу, направляясь к тем самым землям, из которых она бежала вчера, завтра или жизнь назад, поди теперь разбери. Горелая спичка на горизонте явно была страшным утесом, с которого Кошше ухнула в бездну. Если, конечно, берега Юла не были сплошь утыканы похожими утесами и на каждом вспарывал себе горло Хейдар, подумала Кошше и зажмурилась.
