– И тех, кто придет, окорачивать нечем, – сказал Арвуй-кугыза, не глядя на Айви, но, судя по нарастанию писка в ушах, прекрасно ее видевший и всё, как всегда, про нее понимавший. Айви подхватила Луя на руки, поднялась и выразительно посмотрела на Арвуй-кугызу. Да, она младшая, нематерая и неединенная, а Арвуй-кугыза старейший, пусть лицом и телом моложе Юкия, к тому же чуть ли не последний, кто еще может ворожить без помощи земли и даже без подготовки. Но муж не может влиять на жену без ее согласия. Это правило выше обета и не знает исключений.
Писк в ушах умолк, Арвуй-кугыза посмотрел на Айви и чуть поклонился. Айви кивнула и понесла шипящего Луя прочь. Страшно хотелось послушать дальше, но это невежливо и неуместно. Да и пришла пора хотя бы попробовать помочь не только своему любопытству, но и своему народу – и себе, получается. Знать бы еще как.
– Все-таки придут, полагаешь? – уточнил Юкий, и больше Айви ничего не услышала. С досады она решила добраться все-таки до Заповедного острова.
Незаконченные дела и невыполненные планы наматываются на пищевод, как цепень, мешают думать, сбивают нюх, портят осанку и отягощают малую душу человека, которая головой упирается в рождение, а пальцами ног – в смерть. Малая душа, обремененная пустыми намерениями и лопнувшими обязательствами, делается непрочной, дырявой и может потеряться – так, что человек умрет не своей, а чужой смертью или, чего хуже, смерти не заметит, так и будет полагать, что живой и обыкновенный, хотя давно уже бродит по мертвому миру среди таких же зряшных душ.
Хотелось найти Серебряный гриб и попробовать полечить им воду, людей и землю: а вдруг получится.
Хотелось посмотреть, что происходит на Заповедном острове: на то он и заповедный, чтобы оставаться не таким, как этот берег, а «не такой» теперь значит «лучший», ибо куда хуже-то.
И хотелось, наконец, просто перейти Юл, хотя бы частично, чтобы понять, как он изменился.
С этими мыслями Айви направилась к Смертной роще, чтобы от нее спуститься к берегу. Но возле рощи мысли растерялись и убежали вслед за Луем. Он устал терпеть переноску на руках, крутнулся, выскользнул струйкой, отскочил от земли, дернул в сторону Смертной рощи и тут же, перевернувшись в воздухе, рванул в обход холма к Новому лесу.
– Ну и чеши, – сказала Айви ему вслед, почему-то страшно обидевшись.
Без Луя даже удобнее и переправляться через Юл, и продираться сквозь заповедный лес, не боясь, что хвостатый глуп сожрет гриб, нанюхается особых трав или застрянет в громовой вымоине. Но Айви ведь уже придумала, как перед входом в воду раздеться не полностью и прихватить Луя к спине наголовником и платком и как убедить его не дурить на острове. Был за овражком клин тишь-травы, от которой Луй терял волю и строптивость; вот и пасся бы там, пока Айви прочесывала урожайные места.
Но Луй ускакал пастись в другое место.
Айви, несмотря на странную обиду, спустилась к берегу, даже разулась и принялась медленно раздеваться, поглядывая по сторонам, пока не сообразила, что ждет помехи: внеурочного лайвуя, тихой лайвы, нашествия шестипалых, босоногих, ортов из песен и призраков из детских страшилок – кого угодно, кто позволит ей сокрушенно вздохнуть и с чистой совестью отложить переправу до следующего раза.
Айви сокрушенно вздохнула, подвязала ворот и обулась. На Заповедный остров не стоит соваться без нужды и совершенно недопустимо идти без охоты и со страхом. Остров ловил чувства, раздувал их, выращивал и возвращал десятирицами, как возвращает земля верно посеянное зерно. Пугливого остров мог задушить страхом, злого – заставить захлебнуться ненавистью.
Айви не хотела умирать от тоски и обиды, да еще необоснованных, выросших из ее собственной скверной настройки чувств и желёз. Она хотела принести пользу – кому-то, своим, себе. Она хотела понять, зачем всё это. Хотела дождаться чего-то: не счастья, так радости, не радости, так понятности. Для этого надо было жить, несмотря на то что трудно, неприятно и просто лень.
Очень лень было, правда. Поэтому Айви, поворчав что-то невнятное ей самой, пошла к тому, кто расправлялся с ее ленью особенно умело и беспощадно, – к Матери-Гусыне. Та вывела женщин на дальнее хозяйство, к млекозаводу. Напрямую к заводу идти через отвальные пруды, но Айви нарочно выбрала долгий обходной путь, который позволил бы ей остановиться в первой точке, где потребуются ее помощь и участие.
Не потребовались.
На Волховской луг Айви и соваться не стала – место было запретным для птах и жён, да и просто отвратным – для всех. Самый любопытный птен добровольно совался сюда лишь однажды, чтобы в лучшем случае проблеваться и сбежать, в худшем – сесть, где стоял, и тупо смотреть в видимые одному ему гнилостные бездны чужой боевой волшбы, что творилась здесь тысячелетиями. И горе заблудшему, если более стойкие приятели, а лучше строг не вытащит немедленно.
Даже издали было заметно, что Волховской занят небывалым. Младов собралось раза в три больше обычного – все, в ком теплился хотя бы намек на способность к боевой волшбе. Подтянулся не только молодняк, крылы и птены, но и взрослые мужи, к волхованию не способные. Приемы волхования на этом занятии казались невразумительными. Слышны были крики, приказы Луры и даже хруст веток, которыми птены по обычаю обкладывались на самых ранних стадиях – а волшба не была слышна, не была видна и не чувствовалась.
Толчок тошнотного ужаса настиг Айви лишь раз, когда затихли самые яростные и оттого жалкие крики. Толчок оказался сильным и резким, Айви присела и еле заглотала спазм, вытирая слёзы и одновременно радуясь тому, что кто-то по-прежнему силен почти как Арвуй-кугыза – и сообразила, что это ведь и есть Арвуй-кугыза, что это его помолодевший, но безошибочно узнаваемый голос доносится с луга и что это он, получается, умудрился, пока Айви гуляла до берега и обратно, вернуться с места неудавшегося совета народов и выгнать молодь на боевое занятие – третье, кажется, со вчерашнего рассвета.
Позанай был бы там, если бы, подумала Айви, задохнулась, впилась пальцами в лицо и приказала себе думать о другом. О счастливом. Должно же остаться хоть что-то счастливое.
Счастье, что опытный Арвуй-кугыза не ушел, а вернулся молодым и сильным, старательно подумала Айви, вдохнула и попыталась выгнать твердый комок из горла. Беда, что кроме него, у нас нет никакой волшебной силы. И другой силы почти нет. Чуток мускульной и малость перегнойной, сколько уж можно запасти в силовых прутиках и листках. А сколько там запасешь – всяко меньше, чем собрано в одной молнии.
Вдали беззвучно полыхнуло, и Айви поняла, почему думает про молнию. На севере копилась гроза, обстоятельно и неторопливо. Она почти не чувствовалась, лишь кожа на затылке ныла да слюна сделалась вязкой – но это, возможно, от толчка, природа которого, наверное, была грозовой. Земля перестала питать волшбу, вот Арвуй-кугыза и учит использовать молнии. Впрочем, Айви в боевой волшбе не разбиралась и разбираться не могла. Она поднялась и пошла дальше, растирая затылок и высматривая на всякий случай следы Луя.
