Озей впервые в жизни почувствовал, что любит и жалеет его больше, чем себя, которого терзал тот же вопрос, как и всех, очевидно, но посмел задать его – по глупости и наивности – один Вайговат.
– Придумывать, – отрезал Юкий. – Для этого и собрались. Не к этому готовились, но раз уж поняли… Мы мары, эта земля…
Он помолчал и продолжил обыкновенным голосом:
– Пусть земля не наша, пусть боги мертвы. Но наши предки с миром договорились, и нам придется. И Арвуй-кугыза с нами – не зря же его боги вернули, молодым к тому же.
– Говорили, для войны, – сказал Вайговат, тут же втянув голову в плечи, и Озей почувствовал новый прилив приязни и симпатии к нему – и потому, что напомнил, и потому, что испугался собственного напоминания.
– Лучше бы для… – почти беззвучно сказал Юкий и замолчал, опустив глаза.
Арвуй-кугыза со вздохом признался:
– Если бы еще и война – тогда я не знаю просто… Но от войны нас спасли. И боги, и… Говорил я, не зря Кул нам явился. Как он, кстати?
2
– Кул же с этого шестипалого сумку сорвал, так что не получилось трехсмертник увезти, – объяснил Озей. – Спас, получается.
Айви, не отвлекаясь, чесала Луя вокруг затягивающихся под мазями ран. Тот скалился, закатив глаза, безутешно страдая от невозможности выпустить избыток чувств шипением – хозяйка этого не любила.
Эврай сурово уточнил:
– От чего спас-то?
– Да боги знают, – сказал Озей, решив не посвящать птена в страшные подробности. – Понятно, что не просто так они сюда пришли за трехсмертником и отчаянно так вывезти пытались тоже не зря. Сила в нем какая-то. Для них – и против нас, получается.
После первых проб Юкий предположил, что вытяжка трехсмертника позволяет чужакам ходить по земле мары. Осталось определить, как он применяется и в каких количествах. Не из праздного любопытства и не из любви к истине, строго уточнил Юкий, а для того, чтобы понять, войско какого размера приготовили шестипалые для вторжения.
Чтобы не проболтаться, Озей многозначительно добавил:
– Ну и еще всякое в сумке нашлось. Многое узнали.
Что именно узнали, он и сам не ведал, но Эврай не стал уточнять. Зато Айви вдруг спросила:
– А письмо Чепи?
Озей, поморщившись, объяснил:
– Письма не было. Это шестипалый врал, с самого начала. Ни Чепи письма не было, ни кому-то еще. Листок на их языке, Юкий сказал, молитва шестипалым богам каким-то. Не письмари они, понятно уж.
Помолчал и все-таки добавил:
– Хрусталь-волосатик был.
И сразу пожалел.
Айви спрятала лицо в холке Луя. Тот пискнул и замер. Эврай спросил:
– Это для приворота? Шестипалый глуп совсем? Этим хрусталем же птахи мужей приваживают, наоборот не работает.
Озей кивнул, торопливо подбирая другой предмет для разговора, но Эврай все же успел сообразить:
– Или он не для себя, да? Для Чепи, да? Значит, правда она им трехсмертник вырастила? В обмен на это вот?
Он пытливо смотрел на Озея. Озей покосился на Айви и промолчал.
– То есть это от Чепи негасимый пожар пошел, – тихо сказал Эврай.
– Ну да, – неохотно подтвердил Озей. – Прерванное заклинание сокрушения. Хуже только прерванное заклинание самосожжения, но ему отказано полностью, ни один живущий до смерти его не узнает. Да ты песни слышал, что я втолковываю. А вот откуда Чепи сокрушение узнала… Уже не выясним, наверное, но узнала ведь.
– Его же в одиночку творить невозможно, – удивился Эврай. – И прервать нельзя.
– Возможно, если на теле родственника или возлюбленного. И прервать можно, если убить заклинателя.
– Так нельзя же у…
Эврай замолчал, вперившись себе под ноги.
– Теперь вот так, – сказала Айви Лую в холку. Глаза у нее были сухими и блестящими.
Озей сорвал травинку, сунул в рот и тут же выплюнул. Травинка горчила.
Все теперь горчило. Вся жизнь горчение.
– А шестипалый так на Паторе и лежит? – спросил Эврай.
Озей пожал плечом и еще раз сплюнул.
– Вот и ладно, – сказал Эврай. – Пусть там и лежит. Может, его чайки склюют. А что, раз убивать можно, то и человека есть можно.
– Он не человек, – пробормотала Айви.
– А, нет, – вспомнил Озей. – Вряд ли лежит. Строги же ходили, смотрели там всё. Наверное, забрали.
– Зачем? – удивился Эврай.
– Изучить. Допросить. Думаешь, у мертвого ничего узнать нельзя?
Айви уставилась на далекую кромку леса, но сказала не то, чего ожидал Озей:
– Чайки. Ты чаек когда видел-то?
– Утром, – сказал Озей. – Чуть не оглох.
– А днем?
Озей поморгал, прислушался и огляделся. Эврай заозирался еще сильней и даже вскочил, пошатнувшись. Айви тут же выставила руки, чтобы удержать, если упадет, и прошипела, не обращая внимания на возмущение брякнувшегося в траву Луя:
– Куда скачешь? Сылвика же сказала ходить тихонько, не прыгать!
– А где птицы-то? – спросил Эврай растерянно.
– А комары где, мухи где, пчёлы, тебя не волнует? – уточнил Озей.
Айви посмотрела на него с укором.
Эврай повел раскинутыми руками, будто насекомые и птицы просто повисли вокруг, обернувшись невидимками, которых, однако, можно нащупать и подцепить. Он поморгал, сел и уныло спросил:
– Это плохо, да?
– Мухи, птицы и звери собираются там, где война и нет обетов, – напомнил Озей древнюю песню, которую никто никогда не пел, но знали все. – А у нас, говорят, войны не будет, – так чего им делать?
Айви усмехнулась и вяло цопнула Луя за хвост. Луй извернулся и радостно вгрызся Айви в запястье, поглядывая поверх сморщенного носа, не переусердствовал ли.
Эврай сердито сказал:
– Войны вообще не бывает, чего мне голову морочишь.
– О, – произнес Озей, откинулся на траву и принялся разминать занывшие плечи.
Правое он вывихнул здорово и пальцы выбил, пока перехватывал ремни. Сылвика вправила и зарастила, что могла, но сказала, что мышцы и суставы будут ныть несколько дней и еще дольше будет болеть часть тонкой души, отвечающая за связь с крылом. Тонкая душа пронизывает все тело человека незримыми нитями. Если страдает рука или нога, страдает и сопряженная с нею нить души – до тех пор пока рука или нога не излечится, ну и еще несколько дней по привычке. А крыло сломалось и умерло, его уже не починишь. Сопряженные с ним нити оборваны и пытаются зарасти. Это больно, медленно и чешется.
Айви вполголоса объясняла Эвраю про признаки войны и угрозу, которая если не хуже войны, то точно непонятней. Эврай, кажется, не верил, что пропустил столько, пока был в мягких беспощадных руках Сылвики.
