Может, Чепи нашли, подумал Кул, неуверенно махнув в ответ. И Позаная, отозвалось в голове с нехорошей готовностью, а Кул с такой же нехорошей готовностью отодвинул подальше и этот отзвук, и соображения о том, на кого был похож стоявший спиной рослый мары из видения, а на кого – пухлая жена, залившая видение яростным пламенем. Надо сказать письмарям, решил он, чувствуя облегчение от того, что придумал что-то, позволяющее сдвинуться с места, и побежал за Эйди.
Махись отстал или просто не стал догонять.
– Там наши, ну, мары, – выкрикнул он, подбегая к Эйди, но тот даже не обернулся и не сбавил шага.
– Некогда, некогда, опаздываем.
– Как это? – спросил Кул с недоумением.
– Опоздали, – отметил Эйди, посмотрев на берег, от которого к ним поднимался Вайговат.
В лесу он Кула догонял, здесь наперерез пошел. Кул нахмурился. Эйди, улыбнувшись, хлопнул его по плечу, очень дружески, и спросил:
– Дорогу на тот утес знаешь? Показывай.
– Туда не ходят обычно-то, – нерешительно проговорил Кул.
– Можешь не идти, – сказал Эйди, убирая улыбку, смерил Патор-утес взором и направился к нему, обойдя Кула. Ош, не взглянув на Кула, двигалась рядом с Эйди, так же размеренно и слаженно. Не горбясь.
Кул подышал, переводя глаза с Вайговата на холм, с которого спешно спускались Озей, Лура и кто-то издали неузнаваемый, стонуще выдохнул, вдохнул, обогнал Эйди с Ош, которые перли в самую Морщинистую западь с железной колючкой, и повел их к Патор-утесу верным путем.
6
Небо было всегда, земля под ним была всегда, на ней всегда рос лес и бежал Юл, рассекая землю, лес и поля, и всегда на земле жили мары. А Патор-утес стоял не всегда. Он возник когда-то, не как часть мира, который всегда, а как человек, который временно.
Патор-утес можно было увидеть с любого края земли мары, если постараться, а кое-где подпрыгнуть, забраться на дерево или взлететь. Никто, понятно, ради Патора не собирался взлетать, забираться да и просто вглядываться. Утес был неприятным на вид – черно-бурый с белыми жилками, складчатый, в облезших лоскутах лишайника – и ненужным по сути. Рядом с ним было сыро, прохладно и неуютно, а на нем самом скользко настолько, что удержаться можно было только на самой вершине, да и то присев и уцепившись за что придется.
Вершина тоже была скользкой и угнетающе стылой, но плоской и довольно просторной, не как срез кончика, сброшенного гигантским ножом, а как рабочая площадка, поднятая вдруг на выскочившем из недр гранитном столбе охватом в сотню дубов. Так, говорят, и было: Патор возник при предыдущем, то ли предпредыдущем Арвуй-кугызе, то есть сравнительно недавно, и в один миг: с утра не было, днем торчит и виден каждому мары, куда бы тот ни спрятался. Но почему так случилось, не говорят.
Говорить про утес считалось неприличным, как неприличным было говорить про попытку птена, вроде выросшего из детского платья, ударить кого-нибудь, или про чужих богов, или про протыкание живого человека и живой земли.
Малки-то шептались с боязливым удовольствием. Так что Кул знал: Патор явился как раз после протыкания земли.
Какой-то безумец, говорят, решил добыть, выжечь и выковать железо своими руками, а не способом, благословленным предками, богами и землей, предусматривающим вытягивание нужных металлов и выращивание нужных вещей с помощью оговоренных рощ, сажаемых над рудными жилами. Безумец втайне от всех вынюхал железный пласт, раскопал его и принялся дробить, вымывать и плавить железные чешуйки, как это делают степные и пещерные дикари на восходной и дневной сторонах. Земля возмутилась и вывернула из себя оскверненный кусок, отставив его подальше, будто на брезгливо оттопыренном пальце.
Дожди и ветра давно сняли с вершины утеса шапку земли, оставив ее лишь в щелях и прожилках посверкивающего камня, но птены и птахи с самым раскормленным воображением охотно указывали на следы не только доменной печи и наковальни, но и самого безумца, череп которого вместе с головой молота вплавился в этот, нет, в этот вот, нет, ты слепой, что ли, вот же в этот бугристый желвак.
Ерунду болтали. Столь сильно обидевший богов безумец не мог остаться частью земли. Он был распылен и выброшен из земли и памяти мары.
Никто не помнил, как звали безумца, кем он был и даже из какого рода происходил. Острастки ради Гуси-крылы говорили птенам, что безумец был Гусем, а Перепела, понятно, – что Перепелом. Между собой крылы считали решенным, что безумец был новичком, свежевзятым женихом из одмаров, кам-маров или предельных маров ледовых болот.
Кул точно знал, что это степняк, такой же как он, и что слово Патор означает не «выворотень», – это степное слово «богатырь». Так, скорее всего, звали степняка, что много жизней назад попал, как и Кул, в ял Гусей и Перепелов, но, в отличие от Кула, был к тому времени в зрелом возрасте и на накале умений, которые не сумел удержать в себе.
Он был железником, тимерче. А стал утесом.
Не худшая судьба. Но Кул себе такой пока что не желал.
Из-за неприличности и неуютности Патор-утес обходили стороной. Но на тихую лайву пытались спрыгнуть именно с него – и одна птаха, считается, запрыгнула. Вчерашняя малка Амуч, единственная мары, кого Круг матерей велел считать мертвой и официально похоронить, несмотря на то что не нашли ни тела, ни малого кусочка, волоса или капли крови, ни отзвука первой души. Так и похоронили: Круг матерей и старцы хором пропели имя Амуч, и Арвуй- кугыза завернул в холстину отзвук, вернувшийся от земли и от леса, унес в крохотную Прощальную избушку и оставил там без пира. Просто отзвук, не тело, не душу – ни первую, ни вторую.
Говорят, Арвуй-кугыза видел вторую душу Амуч то ли в образе орта, то ли без образа, возможно, как видение, подобное тому, что Махись всунул в голову Кулу. И эта вторая душа рассказала Арвуй-кугызе всё, и было это всё таким, что невозможно пересказать кому бы то ни было.
Так Арвуй-кугыза и умер с этим невыносимым знанием.
Не умер же, вспомнил Кул со вспышкой радости, и эта радость укрепила его в понимании: Кул все делает правильно. Арвуй-кугыза жив и даже молод, старцам еще стареть и стареть, Круг матерей полон и силен, мары с ними как река с укрепленными берегами, что будет бежать, пока вода умеет течь, а земля держать. Уход Кула никто и не заметит. И горевать не будет.
Значит, пора уходить.
Почему именно через Патор-утес, Кул поначалу даже не задумался.
Эйди был нацелен только туда, строго и решительно. Эйди видней. Он взрослый, сильный и знающий то, о чем другие, тем более мары, даже подозревать не могут, как самая умная рыба не может подозревать о выдержке сыра или правильном повязывании ремней на баулы взрослого степняка.
Задуматься Кул особо и не мог. Дорога к Патор- утесу была непростой, а голова кружилась от видения, как от последнего побега. Наверное, это хороший знак, начинать с того ощущения, которым сам, без принуждения, завершил прошлый раз, и идти в обратную сторону от неуспеха к успеху, подумал Кул и постарался не улыбаться, чтобы не выглядеть смешливым глу́пом. Глу́пы улыбаются, значительные люди значат. Кул это давно понял – как только устал от постоянных усмешек вокруг.
