– Что это?
– Трехсмертник, – сказал Эйди, с трудом оторвав взгляд от камушка. – Лекарство. Очень нужное.
– Не слышала о таком.
Айви так и стояла на цыпочках, вытянув руку к пустому теперь небесному окошку, хотя сохранять такое положение и равновесие ей было непросто.
– Вам не надо, вы этим не болеете, – объяснил Эйди. – Не для вас растили. – И вежливо спросил: – Ты можешь нам его отдать?
Айви обвела взглядом его, Ош, Кула, прислушалась к еле слышной возне куницы, опустилась на пятки, быстро и ловко, но бережно намотала длиннющий корень на ладонь и, помедлив, протянула его Эйди. Ком получился огромным. Эйди принял его обеими руками и погрузил в подставленный Ош веревочный мешок. Мешок исчез в сумке Эйди. Письмарь растер ладони, прижав правую к груди, кивнул Айви, отряхивавшей совсем не испачканные руки, и сказал:
– Большое дело сделала, девочка.
Ош пробормотала что-то на картавом языке, Эйди кивнул и добавил:
– Благодарю, люди мары. Вы очень помогли. Теперь нам пора, простите.
Письмари повернулись и пошли.
Просто пошли прочь меж деревьями и быстро вышли на свет, обливший их и будто лишивший и краски, и спины, и головы, прежде чем стереть из этого мира. Навсегда.
А Кул останется здесь. Навсегда. Точнее, до самой смерти.
Прежде чем исчезнуть из вида, Эйди бережно оправил сумку, прощально махнул Кулу и зашагал в сторону берега.
И это все?
Кул отчаянно глянул на Айви, но она, щурясь, высматривала что-то меж деревьев в другой стороне, против солнца, стоявшего над ялом. Не куницу: та, судя по шевелению травы, мчалась за письмарями.
Даже зверюга стремится к Эйди, а ты стоишь, подумал Кул. Так если мне на прощание рукой помахали, возразил он. Почему на прощание, может, это просто взмах – или даже взмах приглашения. Тебя позвали, а ты стоишь. Хотя нужен им по-прежнему. И они тебе нужны.
И они же письмо для Чепи не передали!
Кул помчался, прыгая через корни и кустарник, выскочил на яростный свет, проморгался и побежал к Эйди, не обращая внимания ни на улетевший с шумом веток возглас Айви, ни на сунувшуюся под ноги и тут же отскочившую куницу, ни даже на Махися, который вдруг показался между рощей и спуском к реке, не в лад, как обычно, размахивая слишком длинными руками.
Потом.
Когда-нибудь.
Эйди и Ош ускорили шаг.
Кул понял, что его все-таки не ждут, замедлил шаг и без особой надежды крикнул:
– Я иду!
И они остановились.
Кул всхлипнул и рванул к письмарям.
5
Никто не знает, откуда на самом деле берутся орты. Вернее, кого ни спроси, знают все, но каждый говорит по-своему и иначе.
Одни говорят, что орт происходит из шевы, порчи, которую скатывают из срезанных ногтей или волос неприятеля, собственных соплей либо слюны, а также особой земли, прячут в берестяную коробочку, кладут под особое дерево, шепчут особые слова и убирают коробочку под печку. Через две луны в коробочке начинает скрестись ящерка или лопнувшая личинка, из которой выпрастывается костистая бабочка. Она каждую ночь бегает или летает к неприятелю и вредит ему: то сломает хвост корове или напугает ее так, чтобы молоко сразу было кислым, то разметает поленницу или стога, то надует угар через трубу, а дверь приклеит к косяку так, что не открыть. Живет шева недолго, луну-две, а подыхает, прилипнув к телу создателя – и у того появляется несводимое родимое пятно. Поэтому зловредных и мстительных мары узнают по родинкам неприятных очертаний. Но иногда, говорят, шева не дохнет, а находит новую прикормку и новый смысл в соседнем лесу или поле и там вырастает в небольшого тяжелого человечка, который всё знает, но ничего не может сказать, отчего ужасно страдает.
Другие говорят, что орт – двойник человека, который есть у каждого, просто обычно невидим. Он заменяет душу спящему или больному человеку, когда первая душа гуляет по пяти уровням неба, он рисует тень, отражение и следы человека, он бурчит в животе и засыпает в отсиженной ноге и он умирает вместе с человеком. Но если человека убивают подло и неожиданно, орт может не успеть умереть, и тогда он бессрочно и бессмысленно бродит по земле, жалуясь так горько, что от натуги может стать видимым, ощутимым и иногда очень опасным, потому что хочет отомстить за себя убитого и за себя забытого.
Третьи настаивают на том, что орт раньше был человеком, а стал нелюдем. Этих третьих больше всего, и они между собой никак не договорятся.
У каждого яла есть свой орт, утверждают самые настойчивые, иногда он виден, иногда нет, но он именно что орт, душа яла, оставшаяся от первого жителя яла, который первым в эту землю пришел, первым на ней поселился и первым в нее лег, а теперь следит, чтобы место было обжитым и угодным потомкам. С настойчивыми спорили нудные, как правило, упертые старцы и матери. Одни считали, что орты – это чуды, другой народ, живший здесь до мары, но разгневавший богов и спрятавшийся от их мести под землю, из-под которой почти не показывается: боги злопамятны и приметливы. Другие полагали, что орты всегда жили под землей и были ее хозяевами, но земля разочаровалась в подземных детях и отказалась от них в пользу тех, кто живет на поверхности. С тех пор орты тоскуют и просятся обратно к мамке, а она ими пренебрегает. Потому всякий орт ревнует к мары и к любому человеку. И ненавидит его.
Впрочем, большинство мары, не говоря уж о прочих людях, про ортов не слышало и слышать не хотело, ибо знало: никаких ортов нет.
Кул тоже это знал, почти всегда. Но с недавних пор он знал, что Махись есть. А орт он, чуд, странный человек или нелюдь безголосая и безымянная, было не так уж важно.
Махись – его спаситель и его друг. Единственный – ну, до сегодняшнего дня. Сегодня у Кула появились новые друзья. Настоящие. Это обстоятельство, конечно, не убирало из жизни Кула Махися. Он все равно друг. Пока, по крайней мере. Внезапный, туповатый и надоедливый даже больше, чем обычно.
Самое смешное, что никто из споривших, знавших и сомневавшихся не замечал Махися. Скользили по нему взглядом, проходили мимо, почти наступали на него – нечасто, но пару раз бывало, – и не замечали. Как не заметил сам Кул, когда падал в тот ручей, хотя позднее не раз видел Махися распластавшимся по дну родника или пруда и удивлялся: неужто можно не заметить выпученные глаза, болтающуюся по течению бородку и блаженно наглаживающие дно пальцы рук и ног, которые в воде словно расслаиваются так, что неверные отражения колыхаются и плавают поверх настоящих ладоней и пяток?
Письмари увидели Махися сразу. Оба.
Сперва они сами потерялись из виду, но Кула видели и ждали. Эйди усмехнулся, когда Кул, взмокший от усилий и отчаяния, выскочил на холм, часто задышал с облегчением и побежал помедленнее, а потом пошел к ним, стоявшим ниже по склону, видимо, так, чтобы не быть замеченными от Смертной рощи и от яла. Кул шел, стараясь не показывать обиды и не озираться на Махися. Тот с явным неудовольствием беззвучно выплясывал за спиной письмарей, время от времени болтаясь, как на качелях, между столбами рук, упертых кулаками в землю. Так он злился на Кула. Ноги у Махися при этом втягивались в туловище, а лицо делалось серо-бурым и сморщенным, как отваренная свекла.
