Кул кивнул и тут же немного всполошился:
– А почему повезли? Тут же недалеко.
– Он слабый пока, все тело омолодилось. У тебя вон зубы только чуть выросли, и то паршиво до сих пор, да? А у него и зубы заново выросли, и кости, и мясо, и кожа вся обновилась. Обе Матери его с утра кормят, поят и обтирают.
Кулу стало неловко, что Арвуй-кугызе паршиво, оказывается, а Кул вдали бегает и не только не помогает никак, но и считает, что это ему больно, стыдно и неловко. А если помогает, то чужим.
Хотя это еще подумать надо, кто ему более чужой, Айви или Ош.
– У тебя вода тоже горькая? – спросила вдруг Айви.
Кул посмотрел на нее непонимающе. Айви пояснила:
– В колодцах и ручьях вода горькой стала, и в поливальнях тоже. Старцы думали сперва, ветер горечь надул, но теперь говорят, она из земли пошла. Не заметил?
Кул вспомнил, что так и не поел сегодня, и в животе тут же закрутило и, кажется, запело так, что могли услышать в яле. Он смутился, но ни Айви, ни Ош будто не заметили. Обе смотрели на куницу.
Та рычала почти беззвучно, но жутковато, странно сгорбившись в паре локтей от Ош. Она выглядела распухшей почти вдвое из-за вставшей дыбом от ушей до хвоста шерсти, рык клокотал за очень острыми зубами, а очень черные сверкающие глаза сверлили живот Ош.
В живот вцепится – как отрывать-то, подумал Кул, медленно ужасаясь и невольно всматриваясь в слишком узкий даже для неширокого торса Ош лоскут, покрытый, оказывается, размазанными темными брызгами.
– Луй, что это? – неуверенно и глуповато спросила Айви, будто куница могла ей ответить, и Луй, не отрывая сверкающих бусин от Ош, чуть повернул к хозяйке оскаленную морду. Будто и впрямь собирался объяснить, что это. Что это происходит и что это за брызги у Ош на животе.
Кул почувствовал, что у него самого на затылке и меж лопаток пытается встать дыбом сбритая и несуществующая шерсть, а пальцы скрючиваются так, чтобы были когти.
Ош чуть наклонила голову и пошла прочь от куницы, Кула и Айви. Куница от растерянности рокотнула громче и звонче, дернулась следом и тут же села на хвост. Айви цокнула, подзывая ее, та опять темной тяжелой струйкой перелилась сквозь куст, прыгнула на руки Айви и зашипела, будто жалуясь, а Айви гладила ее по вздыбленному загривку. Загривок постепенно успокаивался и тоньшел, опадая.
Кул видел это краем глаза, хотя смотрел вслед Ош. Она шла к Эйди, который ждал у недалекой осины. Эйди, видимо, позвал Ош не услышанным остальными образом, а теперь сказал что-то, и оба углубились в рощу.
Кул, подумав, побрел к ним, не отвлекаясь на не пойми даже чье, Айви или куницы, шипение, а может, требовательный шепот. Кул углубился в рощу чуть раньше письмарей, решив срезать путь, и сразу заблудился. Забыл, что в Смертной роще по прямой не ходят и что шаг к соседнему дереву тут оборачивается крюком в полверсты. Плечи и спины письмарей мелькали то за кривой сосной впереди, то сразу слева, обрывки непонятной речи тут же доносились с другой стороны, тревожный запах давил на глаза и на язык.
Кул рванул напрямик раз и другой, промахнулся, постоял, уткнувшись взглядом в странную белесую полоску, твердую и выпуклую, в черно-лиловом разветвлении невысокой ольхи, решительно отвернулся от нее и обнаружил, что если замереть, успокоив дыхание, то вид и звук незаметно смещаются и соединяются в новой точке, к которой, впрочем, прямого хода тоже нет.
Кул все-таки вышел к Эйди и Ош. Они стояли посреди крохотной полянки, странной и неуместной для Смертной рощи, которая вся была дремучая, плотная и беспросветная. Стояли и устало смотрели на тощий белесый стебелек, почти незаметный среди вымахавших выше пояса болиголова и борца, к тому же оборванный или срезанный на уровне колен. Руки у обоих письмарей были перемазаны землей и травой, лица мрачные.
Письмари взглянули друг на друга, Эйди пожал плечом и сказал:
– Кул, поможешь? Нашли мы трехсмертник, а нам не дается. То ли не местные, то ли…
Он замолчал, глядя просительно. Как будто я местный, подумал Кул, но все-таки подошел, присел перед стебельком и попробовал ухватить его. Ощущение было странным, словно хватаешь ветерок: пока не свел пальцы, он есть, и вдруг как не бывало – за тем исключением, что стебелек бывал и оставался. Торчал справа или слева от хвата, будто Кул просто промахнулся.
– А если подкопать и вытащить? – спросил Кул, но тут же смутился. Земля вокруг стебелька была взрыта, да и руки Эйди и Ош не сами собой запачкались.
– Прости, ты нам не поможешь? – неожиданно сказал Эйди куда-то в сторону – не в ту, с которой вывалился Кул. – Без тебя, боюсь, не справимся.
Айви нехотя вышла из-за толстой осины – вернее, не вышла, а старательно ее обошла, будто ядовитую.
– Я Эйди, это Ош, – продолжил Эйди, как будто в обстоятельствах беседы не было ничего странного. – А тебя как зовут, прости?
Айви помолчала, зыркнула на Кула и неохотно ответила.
– Красивая куна у тебя, – одобрительно сказал Эйди, и издали донеслось злобное шипение, точно куница, которой не было ходу в рощу, слышала и понимала. – Грозная. Видишь ли, мы письмари, принесли для вашей Чепи послание и должны были в ответ этот корень взять, его для нас растили, а справиться не можем. Поможешь?
– Чепи пропала, – выпалила Айви так резко и грубо, что Кул вздрогнул и посмотрел на нее осуждающе.
– Кул нам сказал, – кивнул Эйди. – Найдется еще, дело молодое. Письмо-то ей мы оставим…
– От кого письмо?
– Прости, мы не должны говорить, только получателю. Кулу отдадим, он Чепи передаст.
– Посмотреть можно?
– Ты читать умеешь? – удивился Эйди, не дождался ответа и пояснил: – Попозже, пока, видишь, руки грязные. Так поможешь? У нас не получается выдернуть, а тебе, может, дастся: мары посадила, мары соберет.
Айви смотрела на стебелек с непроницаемым лицом.
Допрашивает, будто строг, подумал Кул с неудовольствием и стыдом. Будто право такое имеет. А ведь имеет, вдруг сообразил он. Она тут хозяйка, а мы все – нет. Но все равно грубо получается.
Айви подошла к стебельку, присела, поводила руками вокруг него, осторожно взяла двумя пальчиками за основание и медленно потащила из земли тонкий зеленоватый стебель, сплетение белесых нитей, собранную в кокон гроздь бурых клубней, покрытый мелкими шипами синеватый ствол, снова сплетенные в косицу красные нити и будто привязанный к концу косицы желтоватый граненый камушек. Его Айви вытягивала, уже встав на цыпочки и задрав руку к небу. Левой рукой она почему-то себе не помогала.
В просвете между деревьями, на который указывали сцепленные пальцы Айви, с воплем пролетел огромный черный ворон. Вздрогнул, кажется, только Кул.
Желтоватый камушек покачался, чиркая по ядовитым цветочкам борца, лиловым среди лилового. Айви, не опуская руки, спросила:
