– Слышала.
– Ну вот. Сразу готовый, выкопал и поставил или положил, куда нужно, ни шлифовать не надо, ни притачивать ничего. И таких полная роща. Или кустарник, в котором каждый листок или стебелек – силовой, тоже слышала, наверное? В каждом как полдюжины богов сидит. Или тоже дерево выросло, а вместо ствола – капустный вилок сложенных крыльев. Такие, знаешь, как огромный лоскут из мышцы: один край твердый, другой потоньше, и сразу проймы, чтобы руки вставлять. Изгибается и сокращается, как нормальное крыло не может, поднимает до облаков и несет лиг на двадцать, а если подкармливать все время – то хоть до аваров, иберов и океана.
Кошше гадливо спросила:
– Как подкармливать? У него рот, что ли? С зубами?
Хейдар усмехнулся:
– Надеюсь, нет. Можно пивом, можно спиритом, но лучше медовой водичкой. Кровью, говорят, тоже можно.
– Упыри, – пробормотала Кошше.
– Это вот сказки как раз, – возразил Хейдар неожиданно сурово. – Они деревенщины все, вечно забивают скот, разделывают и кровь сливают, как до́лжно. Но даже не охотятся: запрещено. Им и не на кого, честно говоря. Для волков колдовские земли запретными тогда же стали, когда и для лошадей. У них к любому нападению, воинскому мастерству и даже угрозам отношение – ну как у нас к детям малым или к обоссавшемуся пьянице. Вздыхают с жалостью и глаза прячут.
– Даже если на них нападают? – уточнила Кошше недоверчиво.
– Если на них нападают – они березке или травоньке два слова шепнут или рукой вот так сделают, – Хейдар показал, – и всё.
Он передернулся. Кошше посмотрела вопросительно, но настаивать не стала. Сам расскажет, если надо. Хейдар и рассказал, хоть и неохотно:
– Это я малой еще был, первый поход. А ярл-полукровка мог хоть месяц на земле спать, ну, у юл-мары наверное, не мог, но ближе к нам, севернее, запросто. Ну и многое ему из тайных лих и покраж сходило, вот и обнаглел. У очередного хутора высадились, и нет бы просто похватать, что возможно, да уйти – нет, ярл решил скарб вынести. Ворвались в дом… У тех колдунов еще по старинке всё было, обычные такие избы. Стали сундуки потрошить, хозяев вытолкали, дочку хотели… Понимаешь, в общем. Но отвлеклись: хутор богатый, там много разного. А я должен был смотреть: вдруг сыновья хозяйские вернутся или еще что. Ну и посмотрел. Хозяин и хозяйка руками вот так сделали. И улыбнулись еще.
– И что? – спросила Кошше.
– Кузнечные меха видела? Сходятся-расходятся. Ну вот и дом так сошелся и разошелся. Во все стороны. Крыша к полу, потом стенка к стенке, потом наискось. И снова встал как был. Хозяева еще рукой сделали – и свиньи из свинарника в дом пошли. Деловито так.
– Зачем?
Хейдар вздохнул. Кошше подумала, вздрогнула и процедила:
– А потом сами они свиней сожрали. Упыри, говорю же.
– А хозяин мне говорит: смотреть будешь? Ну иди тогда. Я и пошел, – задумчиво сказал Хейдар.
Кошше смотрела на него. Хейдар помолчал и все-таки добавил:
– Три недели шел. Еле вышел.
Кошше кивнула, что при желании можно было принять за знак понимания или даже сочувствия, и вдруг задумалась и уточнила:
– А хозяин тебе на каком сказал, что ты понял?
– Языки-то я разбираю, – так же задумчиво отметил Хейдар.
– И по-нашему можешь, – то ли спросила, то ли подтвердила Кошше, припоминая.
Что-то вертелось в голове и не давалось. Шепот какой-то. Странный. Недавний. А затем – вспышка.
– Так и ты по-разному можешь, – вроде не выходя из задумчивости, но малость иначе сказал Хейдар. – Нам каждый язык – еще один способ выжить, как без них-то. Мары ты ни слова не знаешь, так? Научить самым нужным фразам?
– Обойдусь, – отрезала Кошше. – С таким командиром мне чего еще нужно-то?
И послала рыжую из рыси в галоп.
Она и впрямь не собиралась учить язык, бесполезный за пределами земель, в которых невозможно жить. Лучше разглядывать земли, на которых жить можно и нужно: неровно засеянные поля, переходящие сквозь редкий перелесок в луга вдоль холмов, местами показывающих скалистую суть там, где овраги содрали слой земли. Между холмами, подальше от тракта, медленно бродили коровы под непременным надзором людей и собак. Рассмотреть их мешали расстояние и скорость, но Кошше знала, что пастухи не отрывали от тракта взглядов, пока всадники не исчезали из виду, топот не затихал, а темная пыль не укладывалась обратно в дорожную насыпь.
Рыжая чуть замедлила ход и чихнула, то ли поймав пыльцу дурнишника, то ли просто от сорного ветерка. Кошше чихнула следом, самозабвенно, так, что зубы брякнули и сопли наружу. Пыли и запахов было многовато, но они лучше, чем малоподвижная взвесь городских ароматов и зловоний. И гораздо лучше запаха, почти незаметно, но томительно текущего от Хейдара – неприятного, как от гнилых зубов или растущих на смертной топи лилий, но пострашнее и потоньше, втискивающегося сквозь поры и напоминающего о чем-то из детства, забытом Кошше лучше и старательнее, чем собственное имя. Чем степь. Чем мальчик.
Не думать, напомнила она себе, но все равно вспомнила.
Мальчик вскрикнул и выпятил губы, собираясь заплакать, но Фредгарт тут же ловко сунул ему в рот леденец, а стоявшая рядом нестарая нянька накрыла ручку мальчика смазанной повязкой, перебинтовала и подняла к огромной груди, шепча и подсовывая мальчику сложную механическую игрушку, которая сверкала сталью и алыми деталями, и мальчик заулыбался сквозь слёзы от упавшего со всех сторон счастья, а Фредгарт убрал в ножны клинок, так и не замеченный мальчиком. В голове Кошше шумела кровь, и в глазах стояла кровь, и весь мир заливала капля крови, не сразу, а после короткой заминки надувшаяся на ладошке мальчика, в которую ткнул острием Фредгарт, и Кошше рвалась убить тварь, едва заметив клинок, а металлические стяжки, кляп и державший под подбородком страж не позволяли ни убить, ни шевельнуться, ни закричать. А Фредгарт сказал: «Мальчик ничего не понял и не запомнил. А ты пойми и запомни. В следующий раз отрежу руку. Далее отрежу руку тебе. Мальчик – в приют калечных, ты – как суд скажет. Всё поняла?»
Она всё поняла и поклялась слушаться – и им поклялась, и, что важнее, себе, и приняла необходимость ехать в паре со здоровенным приморцем, выполнять его приказы и всяко повиноваться, мирясь с тем, что именно он определяет, что, когда и каким образом делать, и именно он решает, выполнено ли задание и можно ли уже возвращаться. Это было почти невыносимо – клясться, принимать, мириться – но почти невыносимое лучше неисправимого хотя бы тем, что его можно попробовать вынести, чтобы исправить.
Кошше перевела рыжую в рысь, зажмурилась, тронула запястьем веки, убедившись, что ничего не течет, дождалась, пока Хейдар ее нагонит, и спокойно спросила:
– А что делать, если колдун встретится? Есть способ?
Хейдар, как обычно, не удивился:
