– Ты позволишь мне любить тебя? – прикладываясь к шее любовницы, прошептал журналист.
– Нет, милый, я буду умолять тебя о любви… – сладостно простонала Амелия, аккуратно выбираясь из объятий мужчины. – Но сначала нужно тебя отмыть… Ты пахнешь как матросня, только что сошедшая на берег.
Джозеф рассмеялся, виновато пожав плечами. Говард крепче сжала его руку и повела в будуар. Выставив прочь Лиззи, она сняла с мужчины одежду, лаская умелыми пальцами каждый изгиб его тела.
Спустя час, когда горячей воды совсем не осталось, любовники вернулись в спальню. Амелия сразу же сбросила с плеч пеньюар, рукава которого намокли по локоть, а затем избавилась и от ночной сорочки.
Точно сказочная нимфа, она стояла подле окна, освещаемая луной. Фостер лежал на кровати и любовался обнажёнными ягодицами, крутыми бёдрами, россыпью тёмных кудрей по хрупкой спине. Амелия была воистину прекрасна.
– Ты совершенство… – сбивчиво прошептал мужчина, невольно коснувшись своего паха рукой. Возбуждён, словно и не было услады в ванной.
– Ты ошибаешься, – спокойно и размерено ответила Говард, медленно повернувшись и двинувшись к постели.
От вида нагого тела любовницы Джозеф шумно выдохнул, чуть приподнимаясь на подушках, ощущая, как к вискам приливает кровь.
– Совершенно лишь моё тело. Но оно, как и всё в этом мире, однажды подастся увяданию. А я, моя душа, весьма далека от идеала.
Облокотившись одним коленом о кровать, Амелия игриво отбросила назад волосы, полностью оголяя сочную грудь. Не выдержав, журналист ринулся вперёд, хватая девушку за руку, увлекая под себя на постель.
– Ты обещала, что сегодня будешь умолять меня любить тебя… – обжигая бархатную кожу жарким дыханием, почти прорычал Джозеф, удобнее устраиваясь сверху.
– Обещала, – улыбнулась Говард, – и я умоляю! Люби меня Джозеф! Люби меня так сильно, как можешь… Возможно, ты последний мужчина, который будет со мной по моей воле…
Амелия закрыла глаза и выгнулась, Фостер сжал руками простынь, резко подавая вперёд бёдра, входя в трепещущее от возбуждения тело.
– Моли меня… – нависнув над Амелией, Джозеф начал очень медленно двигаться.
– Молю! Люби меня… – выстонала Говард, приподнимаясь ему навстречу.
Впервые в жизни Амелия подчинялась мужчине. Лишь изредка истинное обличье страстной дьяволицы вырывалось наружу, придавая пикантности их удовольствию.
Уже в предрассветный час, когда мисс Говард почти уснула в объятьях своего любовника, он опечаленно выдохнул очередное признание:
– Знаешь, человек умирает ровно столько раз, сколько раз теряет свою любовь… Через три дня ты выйдешь замуж, а я сыграю свои похороны…
– Джозеф, это несправедливо! – тихо отозвалась Амелия, затем скатилась с груди журналиста и легла к нему спиной, он сразу же обнял возлюбленную за талию, прижимая к себе. – Тебя никто не запирает в клетку, как трофей. Твоя жизнь продолжится, а моя застынет! Однажды ты забудешь меня и женишься по любви, я уверена. Мне же суждено играть роль до конца своих дней… Ну или до конца дней ублюдка Байрона.
– Благо ему недолго осталось… – усмехнулся Фостер.
– О, этот жеребец переживёт нас обоих, – с издёвкой ответила Говард.
– Старая лошадь лишь с виду красива. А по факту она слаба и немощна, – сонно произнёс Фостер, прикрывая глаза.
Амелия тяжело вздохнула. До рассвета оставалось около часа. Наступающий день обещал быть тягостным для обоих. Говард предстало заполнить ещё целую сотню ненавистных приглашений, а Фостеру – начать статью о свадьбе женщины, что была любовью всей его жизни.
Глава 14
«Коль твердости в мужчинах нет, тогда
И женщинам простительно паденье».
Уильям Шекспир
«Дорогая Амелия…» – скрежет пера, зачёркивающего слова, и Даниель скомкал очередной лист бумаги, отправляя его в камин. Пламя в мгновение ока обрушилось на жертву, со страстью уничтожая замысловатую форму. Вспышка. Неудачное письмо рассыпалось пеплом, как и надежды джентльмена, пытающегося облачить в словесную форму собственный провал.
На столе мужчины стояла наполовину початая бутылка скотча. Последние несколько глотков детектив делал прямо из бутылки, потому что десятью минутами ранее со злости зашвырнул стакан в стену.
Каково это – чувствовать себя ничтожеством? Жить в иллюзорном мире, обладать властью, которую в любой момент может изничтожить собственный родитель?
– Я раздавлю тебя как мерзкого таракана и оботру подошву о твоё же пальто! – сквозь зубы процедил судья на угрозу сына разгласить судебной коллегии низость его мотивов относительно мисс Говард.
Байрон-младший бросил сие сгоряча, а точнее, от отчаянья, понимая, что проигрывает в споре.
– Вы не посмеете, сэр, я ваш единственный наследник! – очередная глупость со стороны детектива.
– Не посмею?! – судья мерзко рассмеялся, вставая с дивана и тыча в сына указательным пальцем. – Щенок! Всё, что ты имеешь, моя заслуга! Тебя бы выперли из университета ещё на первом курсе, или ты забыл, сколько мне пришлось заплатить ректору, дабы он скрыл позорные подробности твоей личной жизни? И он ещё смеет обвинять меня в бесчестии! А не ты ли обрюхатил юную мисс Кэтрин, а после сослал её к родственникам в деревню? Я до сих пор плачу за твоего выродка, чтобы её семейка держала рот на замке!
– Я был молод и глуп! – закипая, воскликнул Даниэль. – И я собирался жениться! Я просил у вас благословения, но вы отказали! – мужчина заметался от стены к стене. – Вы сослали Кэтрин в деревню, и вы предложили ей деньги!
– А она сразу же согласилась! Потому что знала, в какое слабовольное существо влюблена!
– Я любил её! – брызжа слюной, взорвался детектив.
– И что ты сделал во имя своей любви? – надменно прохрипел судья.
Даниэль шумно выдохнул, отвернувшись, вцепляясь в собственные волосы пальцами. Некоторое время мужчины молчали. Судья уселся в кресло и закурил трубку, а его сын застыл в оцепенении, не в силах подобрать нужных слов.
– Я прошу вас, – спустя долгие минуты обречённо заговорил детектив, – найдите другую. Лондон пестрит завидными партиями. Вы же знаете, Амелия не любит вас, этот брак сделает её несчастной…
– А мне нет дела до её счастья. Лишь бы платье подходило к выходному пиджаку, да по ночам ноги шире раздвигала, – судья вновь зашёлся мерзким хриплым смехом.
Даниэль резко обернулся. В его глазах застыла ярость, но вырваться на волю мужчина ей не позволил.
– Моя мать тоже была всего лишь аксессуаром? – желваки на скулах джентльмена задрожали, руки невольно сжались в кулаки.
– Твоя мать была красивой дурой, но с титулом. Жаль только, потомство вышло с изъяном.
