Гнида…
И то, что Ник наверняка погиб — промахнувшийся снайпер почти всегда погибает, а с генералом были профессионалы из Амн-аль-Хаас — это причудливая гримаса судьбы — Ник погиб, а он остался жив и генерал наверняка тоже жив. Он прыгнул… решив спасти источник… и теперь за это должен был расплачиваться. Теперь он везде был чужим…
За мрачными размышлениями — Ал так и не заметил, как заснул…
Разбудил его — металлический лязг засова двери. Потом — он едва успел проснуться — его осветил мощный фонарь, ослепив.
Кто-то дал команду на арабском — но он ничего не понял. Он с трудом сел, привалившись в углу на куче тряпья.
Кто-то подошел к нему. Обострившимся слухом — Ал понял, что он открывает баллон с водой, сворачивая пластиковую крышку.
— Вы говорите на английском?
— Да… — прокаркал Ал.
— Попейте.
Он с наслаждением начал хлебать воду из бутылки.
— Меня зовут Самед. Я учился у вас и знаю язык. Дайте, я вас осмотрю…
— Вы доктор?
— Да…
* * *
Дни текли один за другим в своей бесхитростной череде. Ал был ещё жив, и ему казалось, что про него все забыли.
Два дня он слышал взрывы — а потом они прекратились, и больше взрывов уже не было. Не сыпалась больше цементная пыль с потолка, не вздрагивала земля. Это могло значить то, что американцы взяли Багдад — а могло значить и что-то иное. В конце концов — он не был уверен даже в том, что был в Багдаде, в багдадских подземельях.
Самед приходил к нему один раз в день, проверял заживление раны и кормил. Еда была простая — рис со специями на простом деревянном блюде, пара лепешек и вода. Кормили не сказать, что сытно — но для того, чтобы выжить этого было достаточно. Тогда же приносили ведро, в которое он оправлялся, после того, как он сделает свои дела — ведро выносили.
Ранение — как он и предполагал — было пулей из снайперской винтовки Драгунова, довольно тяжелое — пуля пробила руку насквозь и застряла в боку. В современной военной медицине это излечимо, но проблема была в том, что Самеда не было нормальных антибиотиков. Бинты были из простой материи.
Вместе с Самедом всегда были двое, одного он никогда не видел, второго — видел всегда. Здоровяк в черном берете — Республиканская гвардия Ирака, короткие усы как у Саддама. У него был автомат и большой фонарь Маглайт на самодельном кронштейне присобаченный к цевью — Дельта делала так в восьмидесятые. Он постоянно держал его под прицелом, когда был в камере.
Второй контролировал коридор, в камере не показывался. И неизвестно, сколько было здесь еще. Серьезные ребята.
Никто и ни о чем не говорил с ним. Попытка поговорить с Самедом закончилась пинком от гвардейца — и Ал бросил попытки.
Так шло время — неспешно, медленно, как вода в Тигре. Он потерял ему счет — хотя точно знал, что прошло не меньше месяца.
Потом — Самед перестал приходить. Его рана зажила и теперь его просто кормили.
Он решил «не дергаться». Шансов было ноль целых и хрен десятых, а если бы его хотели убить — давно убили бы. В конце концов — рано или поздно американцы найдут это место.
Потом — в один прекрасный день гвардеец пришел без еды, но принес с собой черный колпак. Показал, что надо надеть его на голову. Потом — ему связали руки, толстой, не синтетической веревкой и куда-то повели. Он счел за лучшее подчиниться.
Его вели куда-то, по лестницам вверх — он понял, что объект, где его содержали находился как минимум в пятидесяти футах под землей. Потом — пахнуло сухим жаром, через колпак он услышал приглушенный шум и понял, что его вывели на улицу. Сопровождающий — ударил его по почкам и его втолкнули в какой-то фургон.
Судя по звуку двигателя — фургон был старый, довольно изношенный, на бензиновом моторе — в Ираке топливо стоит дешевле воды, экономить смысла нет, за стоимость лепешки можно залить полный бак. Они ехали — по неровному ритму движения, по гудкам он понял, что они едут по крупному, забитому машинами городу. В одном месте — они остановились и стояли минут десять, потом снова поехали. Потом — они приехали, машина где-то остановилась, и они стояли около часа. Потом — его вытащили из машины, подняли на ноги и куда-то повели. Не было заметно, что сопровождающие чего-то опасаются.
Они поднялись по лестнице, скрипучей и старой на один этаж. Прошли по коридору и вошли в какое-то помещение. Его посадили на стул и сорвали колпак.
Малк начал оглядываться.
Комната. Примерно сотня квадратных футов, дом бетонный, лампочка выключена. Окна не просто зашторены, а заделаны тонкой фанерой, сквозь щели в фанере сочится свет. Едва слышный, доносится уличный шум.
Впереди — была камера на штативе, судя по отсутствию огонька — не работающая. Тогда ещё не было принято отрезать людям головы на камеру, и Малк не так обеспокоился, как обеспокоился бы в такой же ситуации два или три года спустя.
Он попытался повернуть голову, чтобы посмотреть что сзади — но огреб сильный удар по затылку и решил — пока не стоит. Можно и слушать.
За спиной открылась дверь, в комнату вошли трое — он это услышал по шагам. Один — остался за спиной, двое — прошли вперед.
Одним из них — был генерал Рафикат. На нем была гражданская одежда, он был безоружен. Второй прошел к камере, ЦРУшник успел заметить аккредитацию — значит, действующий журналист, если с карточкой.
— Вот что ты сделаешь — заговорил генерал по-русски — ты расскажешь на камеру о том, кто ты такой и кто тебя послал убить меня. Ты расскажешь обо всей той лжи, которую вы рассказывали людям про Ирак. Если ты сделаешь это — мы оставим тебя в живых. Если нет — убьем. Выбирай, американец…
— Мне рассказать и о том, что вы работаете на нас, генерал? — начал игру Малк — вы этого хотите? Может, мне рассказать и о том, как мы привезли вам деньги за оказанные услуги.
Генерал достал из кармана горсть смятых ксерокопированных купюр.
— Вот что вы мне привезли! Кукла! Туфта! Как и то, что ваши правители говорили про Ирак. Вы так привыкли лгать, что обманываете даже сами себя! Вы привезли это — а потом попытались убить меня, гнусные лжецы!
— Я не знал о том, что деньги подменили. Если бы я знал — тогда какого хрена я спас вам жизнь, а? — Малк бросил на стол козырь — какого хрена я бы пошел на встречу с вами с двумя мешками этого вот дерьма, а? Я не самоубийца.
Генерал пригладил пальцем усы.
— Я не знаю, кяффир. А сейчас — уже и знать не хочу. Слишком много лжи и предательства, чтобы я больше вам хоть в чем-то поверил. В восьмидесятых мы проливали кровь за ваши гребаные интересы
[70] — а вы предали нас. В девяностые — вы морили наш народ голодом, тысячи детей умерли из-за вашей блокады!
