Я посматривал по сторонам, но не увидел Таю, нашу вожатую. Потом мы разбрелись по своим корпусам. Моя палата, в которой умещались десять кроватей, находилась на втором этаже. Всего палат в корпусе было четыре, две для мальчиков и две для девочек. Кровати были металлические и стояли вдоль стен, каждая со своей тумбочкой. Огромное окно на всю стену смотрело прямо в лес, круто поднимающийся к подножию скал. На нижнем этаже были несколько комнат для персонала, а посередине располагались туалеты и две большие комнаты со множеством умывальников.
В палате большинство мальчишек оказались из прежней смены и только двое новеньких, один из которых, полненький коротыш в очках, обустраивался рядом со мной. Обычно новеньких в палате подвергали различным испытаниям и издевательствам. Вот и сейчас главный забияка палаты, рыжий высокий мальчишка, подошел к кровати новенького и бесцеремонно забрал его подушку со словами «мне одной маловато будет».
Коротыш хотел что-то сказать, но поглядел по сторонам и промолчал. Своей неуклюжестью и очками он чем-то напомнил моего двоюродного брата. Переложив из чемодана в тумбочку белье, книги, зубную щетку с пастой и самодельный фонарик, я запихивал чемодан под кровать, когда раздался призывный звук горна. Вздохнув, я вспомнил, как в прошлом месяце целую неделю старался добиться своей мечты – стать горнистом. «Научиться играть на горне – просто. Прижми к губам, представь, что выплевываешь шелуху от семечки», – учил меня долговязый парень из старшего отряда, но у меня ничего не получалось.
«Сложи губы трубочкой, а язык – лодочкой, прижми его к нижним зубам. Набирай в грудь побольше воздуха, но не раздувай щеки!» Но все было напрасно. То ли он был бестолковым учителем, то ли я совершенно не годился в горнисты. Тщательно выполняя все указания, мне с трудом удавалось извлечь из трубы лишь режущие ухо хрипы.
Заметив, что коротыш никак не реагирует на призывы горна, я спросил его:
– Как тебя зовут?
Он поправил круглые очки и сказал:
– Гарик.
– Первый раз в лагере?
Он кивнул.
– Тут все происходит по сигналам. Сейчас трубят «Бери-ложку-бери-хлеб-собирайтесь-на-обед!». Еще есть – подъем, на зарядку, на занятия, общий сбор, тревога, отбой, ко сну, сбор вожатых, поднятие-опускание флага и еще разная фигня. Постепенно выучишь все, пошли, не отставай от меня.
Мы повязали красные галстуки и спустились вниз. Перед тем как войти в столовую, надо было возле орешника построиться по отрядам. Самые старшие ребята и девочки были в 1-м отряде. Каждый отряд возглавляли двое вожатых, одного из которых, главного, называли воспитателем.
Я сразу увидел нашего воспитателя – серьезного смуглого парня с военной выправкой и сросшимися бровями. Среди ребят у него была кличка «Сержант», он знал про кличку, и она его бесила. Он держал в руке флаг с цифрой «4» и методично выкрикивал: «Четвертый отряд! Четвертый отряд!» Я покрутил головой, стараясь увидеть Таю, но ее опять нигде не было. Младшие отряды уже вошли в столовую, и мы тоже тронулись с места, когда я обернулся и наконец увидел ее рядом с нашим бровастым Сержантом.
Стройная и гибкая, с собранными в хвост светлыми волосами и ямочками возле улыбчивого рта, Тая что-то говорила вожатому. Она перехватила мой взгляд и, как мне показалось, подмигнула мне. Я собирался помахать рукой ей в ответ, но сзади кто-то нетерпеливый толкнул в спину, чтобы я быстрее шел.
Я не считал, что влюблен в Таю, как заявила сестренка родителям. Мне просто нравилось смотреть на нее, слушать ее голос, а еще больше – вести с ней беседы и читать вслух книги. Эти беседы на разные отвлеченные темы, начавшиеся между мной и Таей как-то во время оформления отрядной стенгазеты, стали повторяться регулярно, благо работать надо было во время тихого часа. Несмотря на разницу в возрасте и на то, что она девушка (до этого мне никогда не было интересно общаться с девчонками), нам было о чем говорить. Она рассказывала многое из того, что мне было интересно, и то, чего я не мог знать в силу своего возраста. Тая всерьез увлекалась поэзией. Моим же коньком было большое количество бессистемно прочитанных книг, благодаря чему я мог поддерживать беседу с ней и зачастую заинтересовывать разными мыслями.
В столовой с ее неповторимым и неистребимым запахом было, как всегда, весело и очень шумно. Ребята, громко переговариваясь и смеясь, рассаживались за ламинированными столами, гремя по кафелю стульями на металлических ножках. Ко всеобщему неудовольствию и вопреки ожиданиям, нас покормили как на завтраке. К манной каше с комочками я не притронулся, размазал кубики сливочного масла алюминиевой вилкой на кусочки хлеба, и запивал какао из граненого стакана. Гарик следовал моему примеру, но потом съел и кашу. Потом я огляделся по сторонам, пододвинул к себе плошку с сахарным песком и, зачерпнув ладонью оттуда, пересыпал себе в карман.
– Это зачем? – шепотом поинтересовался Гарик.
Я обещал попозже рассказать и велел ему сделать то же самое. Обычно в это время в лагере был так называемый тихий час, который по факту длился два часа, с двух до четырех. Но в этот день нас, естественно, не стали разгонять по палатам, а предоставили самим себе. Я устроил Гарику экскурсию по лагерю, объясняя, что где находится, и одновременно краем глаза тщетно высматривая Таю. Гарик послушно плелся за мной, не задавая лишних вопросов. Мы вернулись к центру лагеря и под орешником попили воды из питьевого фонтанчика.
– Говори честно, тебе можно доверять? – я обернулся к Гарику и посмотрел в глаза.
Где-то я читал, что если собеседник в ответ на неожиданный вопрос скосит глаза влево, неважно, вверх или вниз, то его ответ подлежит сомнению. Гарик, не отводя взгляда, молча кивнул.
– А ты не очень-то разговорчив. Ладно, иди за мной.
Пройдя между корпусами, я с Гариком вышли на тропинку и углубились в лес. За большим валуном, наполовину заросшим мхом, я присел на корточки и достал из своего тайника пустую бутылку из-под лимонада и перочинный ножик. Там еще была рогатка, но ее я пока не стал показывать Гарику. Несмотря на пробку, в бутылку ухитрились забраться несколько муравьев. Перевернув вверх дном, я постучал, чтобы вытряхнуть муравьев, затем пересыпал туда сахарный песок из кармана.
– Сыпь свой песок сюда, – сказал я Гарику. – Бутылка в лагере очень ценная вещь, в ней делают вкуснятину наподобие варенья, называется почему-то «храбрый мацун», не знаю почему.
Затем я обломал из кустарника прямой черенок, очистил его ножичком от влажной коры и обрезал, чтобы он был немного длиннее бутылки. Спрятав обратно в тайник нож, мы спустились к южному склону горы, где возле ущелья лес уступал место зарослям ежевики. Нам пришлось залезть поглубже, где кусты буквально чернели от большого количества поспевших ягод.
Жара еще не спала, и тут, без лесной прохлады и тени, мы сразу вспотели. Я шел впереди, предварительно сминая сандалиями коварные стебли с загнутыми вовнутрь колючками, но все равно изрядно исцарапался. Гарик, шедший сзади, то и дело вскрикивал, цепляясь за колючки, но старался не отставать. Я стал срывать ягоды и пропихивать их в узкое горлышко бутылки. Гарик тоже набирал ежевику в ладони и передавал мне. Когда бутылка наполнилась ягодами, я достал палочку из кармана и быстрыми движениями стал прибивать их на дно, смешивая с сахаром. Мы много раз набивали бутылку и повторяли процедуру, пока в конце концов бутылка на две трети не наполнилась готовой смесью, а палочка окрасилась и насквозь пропиталась сине-черным соком.
