– Просыпайся, оболтус! Ты что, лунатик, что ли? Почему не в постели?
Я зевнул, протер глаза и оглянулся. Бабушка стояла надо мной и трясла за плечо. Рассвело, петух под лестницей кричал изо всех сил. Я попытался встать, но ноги так затекли, что я снова сел, застонав. К тому же ушибленная коленка больно стрельнула.
– Что это с ногой? Это так вы вчера в карты играли?
Бабушка осторожно развязала бинт на ноге и осмотрела ранку.
– Сиди, я сейчас приду.
Она вернулась с банкой прополиса, наложила новую повязку и отправила меня в постель. Я проснулся далеко за полдень, в доме было жарко и тихо, сонно жужжала муха на окне и тикал маятник в гостиной. Заглянула бабушка и позвала обедать. В голове стоял туман, я умылся и сел за стол в полной уверенности, что сейчас последуют расспросы, но бабушка почему-то так ничего и не спросила, пока я ел, а потом сказала:
– Ходила на почту, звонила твоей маме. Она сказала, что договорилась на сегодня с доктором по поводу твоего зуба. Так что переоденься, через полчаса автобус в город едет, времени мало, еще до дороги дойти надо.
Бабушка посадила меня на автобус, заплатив водителю, и через пару часов меня в городе встретила тетя, мамина сестра, но к зубному меня отвели только на следующий день. В то лето меня обратно в деревню не отправили, и Анжелу больше я не видел.
Позже выяснилось, что бабушка в то утро провела целое расследование, а так как в деревне ничего ни от кого не скроешь, выяснила, где и у кого мы с Валериком провели вечер, и ужаснулась. Желая спасти меня от «распутной» Анжелы, она договорилась с родней и отослала меня в город.
Я замкнулся и на несколько месяцев перестал разговаривать с мамой. Папа пытался вести со мной разговоры как с мужчиной, и кончилось это тем, что я и с ним перестал разговаривать. Я видел, что родители очень сильно переживают, а по утрам у мамы часто бывают заплаканные глаза, и в итоге пожалел родителей и помирился с ними, хотя и не простил им полностью такого предательства.
Весь год я хранил медальон, тщательно пряча в укромных местах, и с особым нетерпением ждал лета. Когда наконец в первых числах июня мы приехали в деревню, и бабушка с дедом, ахая, получали свои подарки и городские гостинцы, я улизнул и помчался к Валерику, зная, что его всегда привозят в деревню пораньше. Валерик за год догнал меня по росту и стал смелее. С порога нагло сообщил, что рогатки нету, украли в Тбилиси. Я сел на знакомую тахту, а Валерик притащил новый кассетный магнитофон и стал им хвастаться. Я, не в силах больше терпеть, спросил про Анжелу.
– Тю-тю твоя Анжела, – ошарашил меня он. – Отец выгнал из дома. Даже десятый класс не успела окончить, а уже залетела.
– Как это, выгнал? И где она?
– Кто ее знает? Вроде к какой-то подруге в Москву убежала, – он сделал паузу и скривил губы, – ребенка там рожать.
Пока я пытался понять, как Анжела может рожать, и почему ее выгнали из дома, Валерик назидательно произнес:
– Говорил же тебе, испорченная она.
Я вскочил со сжатыми кулаками.
– Я сейчас этот магнитофон об твою башку разобью!
Он посмотрел на меня и испуганно обнял кассетник.
– Да будет тебе! Ну хорошо, извини, – он улыбнулся и пробормотал, – такой же псих остался, не вырос вообще.
Я сел обратно, глядя в пустоту. В голове стучала одна мысль – больше не увижу, больше не увижу. Потом мне стало так нестерпимо жаль ее, что из глаз предательски выкатились слезинки. Валерик удивленно хмыкнул, затем подсел ближе и неловко обнял меня.
– Знаешь, я ее как-то встретил в деревне после того, как тебя увезли. Спрашивала про тебя. – Он помолчал. – Грустная была.
Я встал, похлопал его по плечу и вышел из дома. На улице я разревелся по-настоящему. Шагал по какой-то улочке и руками, а затем рубашкой вытирал лицо. Я дошел до родника, умылся и выпил холодной воды, потом отошел к церкви и сел на камень, хорошо прогретый солнцем. День стихал, никого у родника не было. Бродячая белая собака напилась из ручья и подошла ко мне. Выгнув спину, она потянулась и улеглась возле моих ног. Слушая журчание ручья и затихающие деревенские звуки, я гладил собаку и постепенно успокоился. Грусть осталась, но слез уже не было. Я достал медальон из кармана брюк. Мне показалось, что у ангела с закрытыми глазами особенно печальное лицо, я вздохнул и прижал монетку к губам.
Кадр
– Не лезь, а то могу и зубы расшатать!
Кто-то сзади схватил меня за шиворот и попытался выдернуть из плотной хаотичной очереди в кассу, я же отчаянно барахтался, пытаясь дотянуться и уцепиться за решетку в окошке кассы. Ситуация была критической. Билеты на «Чингачгук – Большой Змей» вот-вот должны были закончиться, а ведь сегодня последний сеанс!
– Отстань, идиот, я тут давно в очереди стою! – крикнул я через плечо, отчаянным движением отцепился от руки и усиленно заработал локтями, пробираясь вперед. В сжатом вспотевшем кулаке у меня были монетки на билет, без сдачи. Еще какой-то метр – и можно просунуть кулак в окошечко, и получить в обмен вожделенный голубоватый клочок бумажки с печатью. Но тут удача от меня отвернулась. Меня опять схватили за воротник и дернули назад, еще и стоящий сбоку локтем отпихнул, выдавив меня из ближнего круга возле кассы. Дергающий меня за воротник оказался круглолицым крепеньким мальчишкой, забиякой из соседнего двора. Он окинул меня злым взглядом и втиснулся на мое место. Вдруг впереди кто-то что-то крикнул, очередь удрученно ахнула и зашаталась, послышался стук закрываемого деревянного окошка кассы.
Круглолицый вынырнул из разочарованной толпы и, ни слова не говоря, бросился на меня, желая отвести душу именно на мне за неувиденного «Чингачгука». Я вовремя увернулся, так что круглолицый заскользил и шлепнулся на пол, но тут же вскочил. Вестибюль высокого здания Дома культуры подпирали сдвоенные каменные колонны, между которыми и началась яростная погоня. Мокрая жижа на гранитных плитах, образовавшаяся от подтаявшего снега, была мне на руку, так как я был полегче, чем круглолицый, да и ботинки у меня меньше скользили. Мы описывали восьмерки между колоннами, круглолицый несколько раз шлепался, но с каждым разом все яростнее бросался в погоню, я же чувствовал себя матадором перед разъяренным быком. Наверное, он рано или поздно поймал бы меня, но тут я со всего маху врезался в чье-то серое пальто и попытался обойти его обладателя, но он положил мне руки на плечи, и я остановился. Я поднял голову и произнес извинения. Это был тихий и безобидный парень из десятого класса, Артур. На нем была рыжая шапка-ушанка. Белобрысый, среднего роста и немного сутулый, в очках, он часто с мечтательной полуулыбкой читал на переменах книжки, сидя на подоконнике в коридоре.
Подскочивший из-за колонны круглолицый резко притормозил, задыхающийся и весь пунцовый от бега. Артур продолжал держать меня за плечи, и со стороны это выглядело, как будто он взял меня под свою защиту. Круглолицый потоптался немного на месте, но не решился на активные действия. Какой бы ни был Артур тихоня, все-таки это был десятиклассник. В итоге он сплюнул мне под ноги и ушел, повторив на прощание свою угрозу насчет расшатывания зубов.
