– А о чем ты пишешь? – спрашиваю я, хотя уже догадываюсь, каким будет ответ. О политике. Он намекал на это все время, и теперь, когда я узнала его получше, меня эта новость не шокирует. У него сильно развито чувство справедливости, и он хорошо знает историю, а вокруг царит произвол властей.
В его глазах пылает ярость, и я все понимаю без слов.
– А что они сделают, если узнают? – спрашиваю я. – Ведь именно поэтому ты используешь псевдоним?
– Да. Я хотел защитить свою семью. Они не подписывались на это, и мне казалось несправедливым, если они будут страдать из-за моих публикаций.
– А что режим может сделать с тобой? – снова спрашиваю я, и холодок пробегает по моей спине, когда я смотрю на его лицо со следами побоев.
– Это зависит от того, какова, по их мнению, степень исходящей от меня угрозы. Учитывая, что я профессор, преподаю в университете и могу влиять на своих студентов… – Он вздыхает. – Они могут решить, что я представляю серьезную опасность. Они могут заблокировать мой сайт. Уволить меня. Довести наш семейный бизнес до такого состояния, что он перестанет приносить доход, и нам придется закрыть ресторан. Могут заплатить соседям и коллегам, чтобы те шпионили за мной. Нанять людей, которые меня изобьют. Бросить меня в тюрьму. Подстроить автомобильную аварию или что-нибудь в этом духе. Например, обставить покушение как ограбление в одном из бедных районов города.
Он произносит эти слова спокойным тоном, но с каждой паузой становится ясно, как много он об этом думал.
– В ту ночь, когда мы пили ром на веранде – тебя ведь не ограбили?
– Нет.
– Значит, они уже знают, кто ты такой. Они хотят, чтобы ты остановился.
– Да.
– Какой смысл был в том нападении?
– Это было предупреждение.
– А раньше такое случалось?
– Нет. Раньше я не был под их колпаком, но теперь, похоже, попал.
– Почему? Что-то изменилось? – спрашиваю я.
– Не знаю.
Я ни на секунду не верю его словам. Он не умеет врать, и я сразу чувствую, что сейчас он говорит неправду.
– Так что же изменилось? – повторяю я.
– Я точно не знаю. Они были не слишком разговорчивыми – они были заняты другим делом. Но если предположить…
Нет, только не это.
– Я.
Его молчание красноречивее любых слов.
– Боже мой!
Меня сейчас стошнит.
– Это не твоя вина, – быстро добавляет он. – Но ты здесь как журналист. Не важно, о чем ты пишешь – о туризме или о чем-то еще, – они, без сомнения, проверили нас, когда узнали, что ты будешь жить в нашем доме. Возможно, тщательного расследования им не потребовалось. – Луис потирает подбородок. – Я понимал, что рано или поздно они все узнают, это был лишь вопрос времени. Когда бабушка упомянула, что ты будешь жить у нас, я сразу понял, что это может привлечь внимание властей. Это было только мое решение – идти на этот риск или нет. И я ни на секунду об этом не жалею.
– Мне очень жаль. Меньше всего я хотела причинить неприятности твоей семье. Если бы я знала, то остановилась бы в отеле…
– Нет. Я уже устал волноваться. Надоело прятаться. Я не хочу подвергать опасности свою семью, но в то же время, когда я завел свой блог пару лет назад, я отдавал себе отчет, на какой риск иду. Это был мой выбор, и я разберусь с последствиями.
Но теперь, когда он рассказал мне об опасностях, с которыми столкнулся, меня переполняет тревога.
– О чем ты писал вначале? – спрашиваю я.
– В самом начале вел блог больше для себя самого, чем для читателей. Это была моя отдушина, возможность самовыразиться, когда я задыхался от ограничений, от того, что не мог открыто делиться со студентами своими мыслями, от того, что должен был молчать. У меня были друзья, которые мне помогали. Я отправлял свои заметки по электронной почте, и они организовывали их публикацию в основном из-за рубежа. Это опасно, но один из моих друзей… – Он запинается прежде, чем имя сорвется с его губ. Я не сомневаюсь, что Луис из тех людей, которые скорее умрут, чем раскроют чужие секреты. – Он хорошо разбирается в компьютерах и разделяет мои взгляды. Я бы ничего не смог сделать без него. И все же… – В его взгляде появляется беспокойство. – У него есть жена. Дети. Мы все здесь в опасности. Сначала моя аудитория была слишком маленькой, чтобы мой блог заметили власти, но она росла с каждым годом. И кто знает, чем все закончится? После смерти Фиделя правительство, похоже, с удвоенной силой взялось за таких, как я.
– А что ты будешь делать? Ты собираешься остановиться? Ведь они именно этого хотят?
Луис избегает моего взгляда, и его молчание вновь красноречивее любого ответа.
– Оно действительно того стоит?
– С какой стороны посмотреть. Может быть, мои слова заставят людей задуматься о том, что делает наше правительство. Обратят внимание на то, как мы живем. Я был бы рад, если бы так случилось.
Он неуверенно хмыкает.
– В хорошие дни я полон надежд. В плохие я сам себе задаю вопрос, зачем я это делаю. Но это того стоит. Режим создал систему, которая изматывает нас так, что от всех этих правил, бюрократии, ограничений и ежедневной рутины просто не остается сил на борьбу. – Он делает глубокий вдох. – Трудно распространять свои послания, когда правительство подвергает цензуре едва ли не каждое слово. Я не знаю, сколько кубинцев читают меня. Я делаю это потому, что надеюсь, что кто-то меня услышит, а те, кто живет за пределами Кубы, поймут, как мы вынуждены жить. Я делаю это для того, чтобы напомнить самому себе о том, что существую. Я не могу бросить это. Я не могу перестать бороться за Кубу. Я должен продолжать бросать вызов себе и другим, чтобы становиться лучше, делать больше. Я должен бороться с несправедливостью. – Он делает паузу. – Да. Оно того стоит.
– А твоя семья знает?
– Мы об этом не говорим, но думаю, что бабушка и мама что-то подозревают. И Кристина тоже. Блог я начал вести недавно, но своих взглядов я придерживаюсь уже много лет. Кристину пугали мои убеждения. Она хотела, чтобы после свадьбы я жил с опущенной головой и не привлекал внимания режима. Она и так уже потеряла слишком многое. Я чувствую себя трусом, который ведет блог под чужим именем, когда у других хватает смелости выходить на улицы и протестовать, но я люблю свою семью и хочу ее защитить. Кроме того, здесь, на Кубе, рискуешь слишком многим, если играешь не по правилам.
Неужели бабушка испытывала точно такой же страх? Богатство и привилегии удерживали ее вдали от революции до тех пор, пока она не столкнулась с ней лицом к лицу и уже не смогла отвести взгляд.
– Что теперь будет? – спрашиваю я, наблюдая, как вращаются лопасти вентилятора. Мне не важно, что именно он скажет. Каким бы ни был его ответ, я ненавижу себя за то, что мое присутствие поставило его под прицел и теперь, из-за меня, он находится под строгим наблюдением.
