– Возможно, почему нет? Наш печальный опыт научил нас не заглядывать в будущее слишком далеко.
– Да уж, понимаю, – говорю я, зная, что моих слов недостаточно.
Он смеется, но это грустный смех.
– Как давно Малекон стал частью Гаваны? – задаю я новый вопрос, решив поменять тактику.
– Строительство было начато в 1901 году.
Луис рассказывает мне историю города, а я представляю, как он стоит перед классом студентов и они ловят каждое его слово. Я достаю блокнот и записываю несколько фактов, которыми он делится со мной. Закончив говорить, он жестом указывает на открытое пространство.
– Присядем на минутку?
Я киваю, следуя за ним к самому краю. Он протягивает мне руку, и я опираюсь на нее, присаживаясь на волнолом. Мои ноги свисают над океаном.
Он отпускает меня и садится рядом.
– Днем здесь очень жарко, – говорит Луис. – Но ночью все меняется. Приходит прохлада, и набережная становится…
– Волшебной, – заканчиваю я за него, смущенная нотками волнения в своем голосе. Это та самая Куба, которую мне описывала бабушка.
– Да.
На заднем плане мужчина играет на гитаре. Рука Луиса лежит на камне в нескольких сантиметрах от меня, его пальцы длинные и тонкие, ногти аккуратно подстрижены, кожа на несколько оттенков темнее моей.
Эти сантиметры кажутся мне непреодолимым расстоянием.
Его голова опущена. Он смотрит не на закат, не на восхитительно прекрасное небо, а на наши руки и то расстояние, которое их разделяет.
Мне безумно хочется прикоснуться к нему, но моя ладонь словно приросла к камню.
– Скажи, в Соединенных Штатах тебя кто-нибудь ждет? – наконец спрашивает он тихим голосом.
Мое сердце колотится в груди.
Мне требуется мгновение, чтобы заговорить, и когда я это делаю, то слышу лишь шепот, заглушаемый ударами моря о скалы, группой музыкантов, играющих в нескольких метрах от нас, и проносящимися мимо машинами.
Но я знаю, что он слышит меня.
Его рука двигается.
Сантиметр. Два.
Его мизинец касается моего. Он замирает, ожидая ответ.
– Нет.
Остаток вечера, с того момента, как мы покинули Малекон и до момента, когда Луис оставил меня в ванной, а сам, кивнув на прощание, поднялся по лестнице наверх, в свою комнату, мы провели в молчании.
Я смотрю ему вслед, и меня не покидает мысль о том, что сейчас он направился к своей жене. Мне очень стыдно за то, как я вела себя сегодня днем. Между нами ничего не произошло, но меня обуревало желание. Все, больше никаких экскурсий в компании Луиса не будет.
Я поднялась по лестнице и вошла в свою комнату, поставила сумку на кровать и достала контейнер с прахом бабушки. Я поставила самодельную урну на стол и вышла в коридор в поисках Анны. Я нашла ее в крошечной комнате рядом с кухней. Она сидела на диване в помещении, которое раньше, вероятно, было маленьким салоном в их огромном доме, а теперь превратилось в единственную гостиную. Шелковая обивка дивана выцвела и износилась, ткань местами провисла и растянулась, но, несмотря на это, было понятно, что когда-то этот диван был роскошным.
Анна встретила мое появление с улыбкой и указала на пустой стул напротив нее.
– Вижу, вы уже вернулись. Луис показал тебе Гавану? Вы хорошо провели время? Мне очень жаль, что я не смогла пойти с тобой, но сегодня тот день, когда я хожу на рынок, а девочки, честно говоря, не умеют выбирать овощи, – говорит она с улыбкой.
Я предполагаю, что под «девочками» подразумеваются мать Луиса и его жена.
– Сегодня у нас будет ропа вьеха, – добавляет она.
Название этого блюда напоминает мне о недавнем рассказе Луиса о том, как на Кубе организована система обеспечения продуктами питания, и о тех проблемах, с которыми сталкивается большинство кубинцев. Это блюдо, название которого переводится как «старая одежда», – одно из моих любимых. В его составе мелко порезанная тушеная говядина, приправленная перцем и чесноком, которая при подаче кладется в тарелку поверх риса.
– Это было чудесно. Я смогла увидеть весь город.
Анна наливает мне кофе из кофейника, стоящего на подносе перед нами. Она делает глоток, и я следую ее примеру.
– Я очень рада, что тебе понравилось. Но, полагаю, ты пришла ко мне не для того, чтобы говорить о Гаване, не так ли? Ты открыла шкатулку, и у тебя появились вопросы?
Я киваю.
– Да. Вы знали о том, что у моей бабушки были отношения с одним человеком здесь, на Кубе? В шкатулке, которую она закопала на заднем дворе дома, лежали его письма к ней. Я думаю, что он был революционером. Вы знали о нем?
– Я его совсем не знала. Мы с Элизой были лучшими подругами. Мы все друг другу рассказывали. Но с ним все было иначе. Она немного, намеками говорила о нем, но не называла имени, – со вздохом произнесла Анна. – Это были опасные времена. Гнев Батисты был беспощаден. Вероятно, она не рассказывала о своем молодом человеке потому, что хотела защитить его и тех, кого любила. Но я знала, что Элиза попала в беду. И я знала, что она очень страдала.
Анна делает еще один глоток кофе.
– Что именно ты хочешь знать?
– Я хочу знать все. Как его звали? Что произошло между ними? Неужели он действительно был связан с Кастро? Он все еще здесь, на Кубе?
– Я расскажу тебе все, что знаю, потому что она хотела, чтобы ты прочитала эти письма. Она хотела, чтобы ты познакомилась с этой частью ее жизни.
– Но почему она просто не рассказала мне все? Я не понимаю, почему она никогда не упоминала о нем, когда рассказывала мне о Кубе.
– Возможно, ей было больно говорить о нем. И еще, наверное, ей было стыдно. Это были ужасные времена для кубинского народа. Из-за политических разногласий разрушались семьи. Семья Элизы тоже пострадала.
– Да, я знаю. Мой двоюродный дедушка был изгнан из семьи за то, что выступал против Батисты.
Даже сейчас это больной вопрос для моей семьи.
– Так оно и было. Твой прадед был одним из самых ярых сторонников Батисты – то ли ради своей выгоды, то ли из искренних убеждений, я не знаю. Я была слишком молода, чтобы думать о таких вещах. Но большая часть населения страны не разделяла этих взглядов. До революции жизнь на Кубе была полна проблем. Не было ни справедливости, ни шансов на демократию. Те из нас, кто жил за воротами больших поместий в Мирамаре, мало что знали о страданиях. Мы жили в окружении таких же богатых семей, как наша. Мы имели возможность получать образование, и вся наша жизнь была похожа на бесконечный праздник. Но для многих кубинцев это были ужасные времена. Внутри страны начались волнения. Как это ни странно, но началось все среди детей элиты. Не забывай, что сам Фидель был сыном богатого фермера. Вдруг те люди, которые пользовались щедростью Батисты, обнаружили, что их собственные дети поддерживают революционеров. Сыновья богачей боролись за демократию и перемены и были готовы пролить кубинскую кровь, чтобы добиться своей цели. Я не согласна с теми, кто говорит, что революция разделила нас на бедных и богатых. Все не так однозначно. Когда я узнала, что Элиза влюбилась в одного из них, меня это не шокировало. Но Эмилио Перес никогда бы не принял такой выбор своей дочери. А если бы твоя прабабушка узнала, что ее дочь связалась с революционером, ее бы это убило. Она происходила из испанской королевской семьи и ожидала, что ее дочери будут вести себя подобающим образом.
