Я мало что знаю о Кастро, кроме того, что слышала о нем в новостях и от Алехандро, который всегда говорил о нем с насмешкой в голосе. Фидель призывает расстреливать и сажать в тюрьму тех, кто будет баллотироваться на предстоящих президентских выборах; он говорит, что будет бомбить избирательные участки, где будут собираться люди. Возможно, Пабло считает себя хорошим человеком, но я не могу быть в этом уверенной – я знаю его недостаточно хорошо. Я во многом не согласна с братом, но не могу не учитывать его мнение в отношении Фиделя.
– Ты был вместе с Фиделем на борту «Гранмы»? – спрашиваю я.
– Да. Я был с ним на протяжении всего путешествия.
– Так значит, он твой друг.
Я даже не пытаюсь скрыть свое потрясение. Моя мама всегда предупреждала нас: человека определяет его окружение. Так что же мне думать о Пабло? И как ему не судить меня только по моему кругу общения?
– Так оно и есть, – отвечает Пабло. – Кроме этого он может дать Кубе шанс освободиться от Батисты. Он хороший человек, юрист, реформатор, он отлично знает Конституцию и интересуется историей.
Некоторые из бомб, взорвавшихся в окрестностях Гаваны, были делом рук движения Кастро под названием «26 июля». Кастро и его сторонники причастны к тому, что пролилась кровь простых кубинцев. И Пабло, прямо или косвенно, тоже несет ответственность за смерть людей.
Как я теперь могу восхищаться этим человеком? Как я могу думать о нем?
– А разве Кастро не в горах? Разве ты не должен быть с ним сейчас? Что ты делаешь в Гаване?
Он долго молчит.
– Я был с ним некоторое время в горах. Но сейчас я нужен здесь, и для тебя же лучше не знать почему.
– А что будет, если тебя поймают?
– Они будут меня допрашивать и бросят в тюрьму.
– Тебя могут расстрелять?
Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Возможно. Очень может быть.
Он берет меня за руку и пристально смотрит на меня. Он наклоняется вперед, сокращая расстояние между нами, и произносит тихим голосом:
– Если ты больше не захочешь меня видеть, если не сможешь понять… Моя семья… Моя семья тоже была против. Теперь, когда это стало делом моей жизни, они не хотят иметь со мной ничего общего. Я их понимаю. Они уехали в Америку. Во Флориду. Мы не поддерживаем отношения.
– Мне так жаль. Тебе, наверное, очень тяжело. Я не могу представить свою жизнь без семьи.
– Да, так и есть.
– Когда мой брат… – Я делаю глубокий вдох. Насколько я могу ему доверять? Какими секретами я могу с ним поделиться, что я могу рассказать ему о моей семье? Пабло рассказал о себе такое, за что он может поплатиться жизнью. Возможны ли отношения, в которых люди не до конца искренни друг с другом? Или сама природа любви требует, чтобы вы отдавали себя без остатка?
– Это оказалось тяжело для всех, – продолжаю я и кручу в руках белую льняную салфетку. – Он не хочет иметь ничего общего ни с нашими родителями, ни с нашими деньгами, ни с наследством, которое ему полагается за то, что он управлял нашей семейной сахарной компанией.
– Он примкнул к «Революционному директорату», – говорит Пабло.
Члены этой организации год назад штурмовали президентский дворец и совершили покушение на президента Батисту. С гибелью их лидера Хосе Антонио Эчеверриа после того, как он принял участие в нападении на национальную радиостанцию Кубы, группа почти развалилась, многие из ее членов решили присоединиться к движению «26 июля», осевшему в горах. Мой брат остался в Гаване со своими друзьями, которые отказываются присоединиться к Фиделю и его людям.
Мой желудок сжимается.
– Да. Как ты об этом узнал?
– Я поспрашивал людей. Разумеется, очень осторожно.
Мои глаза сужаются.
– Мои родители сказали всем, что он учится в Европе. Все думают, что он учится в Европе.
– Люди, знающие вашего брата, вращаются в совершенно иных кругах, нежели те, с которыми ты встречаешься в яхт-клубе. Мой мир тесен и слухи распространяются быстро. – Он колеблется, и улыбка сползает с его лица. – В последнее время твой брат привлек к себе внимание. То, что он написал…
– Я знаю.
– Ты читала его записи? – спрашивает Пабло недоверчивым тоном.
– Он мой брат.
– Но ты не разделяешь его взглядов?
– Конечно, нет. Но он все равно остается моим братом. Мне не всегда нравится то, что он делает, я не всегда соглашаюсь с ним, но я люблю его. – На мгновение я задумалась. – Я горжусь им за то, что он так страстно верит во что-то, даже если наши взгляды расходятся. Несмотря на то, что его убеждения вбивают клин между ним и остальными членами семьи. Если бы он стал просто точной копией нашего отца, он не был бы счастлив; он должен идти своей дорогой. И в то же время я беспокоюсь о нем. Постоянно. С каждым днем мне кажется, что он все больше отдаляется от нас.
– А где твое место во всем этом? – спрашивает Пабло.
– Для меня все по-другому. На Кубе быть женщиной совсем не то же самое, что быть мужчиной.
– Наверное, так и есть. Но так не должно быть.
Я покачала головой.
– Ты надеешься слишком на многое.
– А ты довольствуешься слишком малым.
– Возможно, – признаю я.
Мы отодвигаемся друг от друга, когда официант ставит наши тарелки на стол. Пабло заказал нам блюдо, которое представляет собой кусочки мяса, смешанные с рисом. Выглядит и пахнет оно чудесно.
Когда официант уходит, я спокойно спрашиваю:
– Как долго ты еще пробудешь в Гаване?
– Может быть, несколько недель. Я пока не знаю.
Значит, у нас в запасе несколько недель.
– Я хочу снова увидеть тебя, – говорит он, пристально глядя на меня. – Мы можем еще раз встретиться?
Возможно, я влюбилась в него тогда, когда мы гуляли по набережной. А может, это произошло на вечеринке или случилось только что, несколько минут назад, когда он делился своими мечтами о Кубе. А может, то, что я сейчас испытываю, – это всего лишь предвестники любви. Может, у любви тоже есть стадии? Может, со мной сейчас происходит то же самое, что с человеком, который осторожно заходит в океан и волна еще не успела обрушиться на его голову. А может…
– Да.
Он с облегчением смотрит на меня.
Пабло берет меня за руку, его большой палец гладит внутреннюю сторону моего запястья, щекоча нежную кожу.
– Ты из тех, с кем трудно расстаться? – обреченно спрашивает он.
Мое сердце глухо стучит.
– Надеюсь, что да.
Он отвез меня обратно в Мирамар на машине, которую, по его словам, одолжил у друга, и, чтобы никто не видел нас вместе, высадил меня в нескольких улицах от моего дома.
