— И вам всего хорошего.
Вечером Вероника спрашивает, как все прошло, прямо с порога. После работы она ездила к дяде, поэтому вернулась поздно. А по телефону не говорили, как-то не хотелось серьезные вещи обсуждать.
— Знаешь, на удивление спокойно. Написал заявление, мне его подмахнули и пожелали удачи. Теперь свободен, как ветер. В холодильнике шампанское и конфеты, так что отмечаем!
— Что, правда? Тебе пожелали удачи? — она цепляется за надежду, что разошлись по-хорошему.
— Ну, в смысле в кавычках, — веду ее к кровати, на которую мы заваливаемся прямо в одежде, чтобы немного отдохнуть перед ужином. После увольнения ездил к родителям, потом провел почти три часа в спортзале, устал, как собака.
— Он не предлагал тебе остаться? Может, какие-то условия озвучивал? Все же на тебе два серьезных проекта, рискованно в начале года увольнять сценариста.
— Нет, конечно. Понимает, что после развода будет крайне тяжело работать вместе, видеть друг друга. Извинился за Ксюшино поведение. В этом плане он адекватный мужик, понимает, что такое простить нельзя. Нормально расстались, я думал, будет хуже.
— Понятно. Хорошо, что обошлось без скандала. Что теперь? Будешь звонить в
«БК»?
— Буду. — Вообще-то я уже позвонил, и мне сказали, что вскоре со мной свяжутся. Обрадовались, что наконец освободился. Но из-за угроз Санникова боюсь обнадеживать раньше времени. — Правда, если все окей, то, скорее всего, мне придется переехать в Питер, хотя бы на первое время. Будем видеться только по выходным, а меня это не устраивает. Может, что-то в Москве подвернется.
— Регина молчит насчет книги?
— Все еще рассматривают синопсис. Тут видишь какое дело, многое от момента зависит. Могут зацепиться за идею и тут же пустить в разработку, а могут годами вынашивать идею да откладывать на потом. Никогда не узнаешь заранее. Но все, что зависело от меня — я сделал. Даже концовку попсовую дописал в стиле Регинки.
— И в моем тоже! — радостно подхватывает.
— Да… и это меня, кстати, тревожит немного, — она смеется и легонько ударяет меня ладонью по плечу. — Остается самое паскудное — ждать.
Сползаю чуть ниже и прижимаюсь лбом к ее груди, обнимаю одной рукой,
закрываю глаза. Проходит целая вечность, прежде чем Вероника проводит ладонью по моей голове, пропуская волосы сквозь пальцы. Это невероятно приятно. Так медленно это делает, нерешительно. И процесс получается интимнее близости.
Она так редко меня касается, что теперь по коже морозец пробегает.
Когда-то я жалел Веронику за то, что ей приходится сталкиваться с моими проблемами, не беспокоясь, что однажды, если захочу эту женщину себе, мне самому придется разгребать ворох ее. Четверо жестоких мужчин в ее жизни и пятый я — поступивший немногим лучше. Ее бросали, оскорбляли, обманывали и даже пытались подложить под другого. А сейчас я жду, чтобы она дала мне второй шанс, поверив, что вдруг стал надежным.
И все же она гладит меня. Медленно и нерешительно. А у меня дрожь по телу от удовольствия. Веду пальцами вдоль ее гибкого позвоночника, не желая как-то еще шевелиться. Я силком заставил ее быть здесь со мной, не дал права выбора. Понимаю, что принудил. Но, может, однажды ей тоже понравится?
— Хорошо, да? — шепчу ей.
— Ага, — отвечает мне. Рука останавливается, а затем Вероника возобновляет поглаживания. Ее пальцы касаются моего затылка, затем спины. — Отвязаться от тебя совершенно невозможно, Егор Озерский.
Вероника не должна знать, что я отказался от карьеры ради нее. Ни в коем случае. Целую ее грудь сквозь ткань блузки. Она послушно расстегивает пуговки, давая мне доступ к телу, и откидывается на подушках. Быть с ней — мой выбор, и я справлюсь с последствиями сам. Это не те секреты, которыми стоит делиться с партнером.
— Ты меня любишь? — спрашиваю серьезно, когда наши лица оказываются на одном уровне. За секунду до того, как войти в нее. — Любишь? — настаиваю, задыхаясь от кайфа, когда проникаю в нее. Она выгибается, но молчит. Это бесит. — Не слышу ответа, — рычу, отдавая себе отчет, что снова принуждаю ее, теперь — говорить то, чего мне хочется.
— Люблю, — на выдохе.
Может, если будет повторять часто, сама в это поверит?
С Санни мы встретились в спортзале, и чувак сделал вид, будто меня не знает. Дуется, как баба. Принялся усиленно тягать штангу, весь такой занятой, спортивный, в своих мыслях. В воскресное утро практически никого в зале, корячится сам, подстраховать не просит. А еще спустя неделю, тоже в воскресенье, подходит в раздевалке и выдает, не глядя в глаза:
— Почему ты не согласился на предложение отца?
— А ты бы согласился? — натягиваю майку через голову.
— А при чем тут я? — складывает руки на груди.
— Поговорим позже, когда сделаешь над собой усилие и попытаешься вообразить себя на моем месте.
На его лице отражается недоумение — видимо, работают изрядно покореженные во время тысячи ударов по башке извилины — после чего чувак передергивает плечами:
— Нет, это другое. Ты ведь всегда знал, какая Ксюха. Но тем не менее решил связать с ней жизнь.
Пялюсь на него исподлобья. Он продолжает:
— Хорошо, согласен, это непросто, но тебя ведь никто не заставляет жить с ней.
— Санни, ты либо принимаешь мою сторону, либо идешь лесом.
— Что, вот так из-за бабы ты согласен бросить вызов нашей дружбе? Откажешься от помощи семье? Что она тебе дает такого особенного, а? Не помню, чтобы хоть раз, хотя бы одна телка имела для тебя такое значение. Гордость твою задели? Ты отомстить, что ли, хочешь?
— Еще одна «телка» по отношению к ней, и писец тебе, брат, — сверлим друг друга глазами, после чего он делает какие-то выводы, смиряется, даже отступает на шаг назад.
— Прошу прощения. Сударыня твоя. Ну, что ответишь?
— Твоя сестра мне изменила.
— А ты ей типа нет?!
— Тут вопрос в том, кто первый начал.
— Вот именно! С трудом верится, что не ты. Возможно, ее действия шли в ответ на твои.
— Стоп. Понимаю, ты пытаешься выгородить сестру, я бы делал то же самое, но, Коля, кроме шуток: ты помнишь, как я к ней относился. Ты был рядом все эти годы. На твоих, бл*ть, глазах все происходило. Сядь и подумай, через что я прошел, прежде чем начал спать после нее с кем-то еще.
Он отказывается думать. Хватается за идею «семьи», «братства», снова и снова повторяет, что у нас, оказывается, был клан, из которого я пытаюсь вырваться ради «сударыни».
— Такой вот ценой? — он разводит руками.
— Любой, бл'ть, ценой.
Наверное, по-прежнему мне комфортно только дома у родителей. Здесь пахнет вкусной едой, вафлями, тепло, потому что работает электрическое отопление. А еще на полках так много всяких разных фотографий, будто мы в музее оказались. Бабушки, дедушки, мы с Регинкой всех возрастов. Целая жизнь расставлена по всей квартире, куда ни взглянешь — приятное воспоминание накатывает. Уезжать не хочется.
