Скручивает меня, прижимает к себе и целует в шею, щеки. Теперь моя очередь вырываться, потому что он целует меня не так, как девку на раз, а нежно, искренне. Он прижимает меня к себе, одновременно с этим сам прижимается ко мне. Его руки дрожат. Он словно сам дорвался, словно и правда адски соскучился. Он шепчет мне: «Я тебя верну». Он шепчет мне: «я люблю тебя». А потом громче:
— Прости меня, девочка моя, — он одергивает подол моего платья, расправляет его по моим ногам и гладит сверху. Гладит мои волосы, плечи. — Прости, что смешал тебя с грязью. Запачкал, да? — я плачу, и он словно читает мои мысли. Именно так и есть. Я…ведь, не хочу быть грязной. До смерти боюсь этой роли. Я совсем беспомощная, с виду сильная, а внутри измучилась. Я хочу искренности, любви, за которую не стыдно. Я хочу по-настоящему. Он говорит мне: — Сильно запачкал тебя, показал пренебрежение. Больше не повторится. Обещаю. Никогда. Вероничка моя, хорошая моя девочка, как же я мог тебя так сильно обидеть. Ну что же я за тварь такая. Как сильно я по тебе скучаю. Как сильно скучаю.
Я все еще борюсь, ласкаю его между ног, и у него действительно стоит, но он убирает мою руку.
— Ну все, хватит, у нас будет только по любви.
— Иди ты к черту! — рычу в ответ, после чего возвращаюсь на свое сиденье, убираю волосы за уши и распахиваю настежь дверь.
— Я знаю, что я дерьмо. Но ты ведь меня за что-то полюбила, — говорит он мне, все еще надеясь удержать сегодня. — Это что-то никуда не делось. Давай, может, все же поищем его вместе? Снова.
— Может, у меня и правда травма детства? — огрызаюсь. — Поэтому я изменяю и сплю с несвободными мужиками! Как только разведешься, станешь мне неинтересен.
— Вот и проверим скоро. Прости меня. Я правда раскаиваюсь.
Я закатываю глаза, показываю ему средний палец и выхожу из машины. Его «порш» еще долго стоит у моего подъезда, Егор дожидается, видимо, пока я включу свет, после чего выходит на улицу и пешком направляется к себе.
Я перевожу взгляд с его фигуры на его балкон, а там плакат с надписью знакомым почерком — все те же черные буквы на желтом фоне: «БОЛЬШЕ ВСЕГО В ЖИЗНИ ЛЮБЛЮ ТВОИ С». Причем неверно рассчитан масштаб: все, что после буквы «С», не влезло, написано совсем мелко, оттого не читаемо.
А еще там большая корзина цветов.
Фу, как предсказуемо.
Но все равно приятно. Может, нам, женщинам, и нужна в итоге предсказуемость? Трезвый, верный, заботливый муж каждый день дома. Простые знаки внимания с его стороны, обычные планы на будущее — ипотека, детки, отпуск… Счастье ведь не всегда в чем-то особенном.
Озер появляется у себя на балконе, курит, мрачно смотрит на мои окна. Сказал, что вернет меня. Его самоуверенность впечатляет, но толку от нее не будет. Забыть то, что он сделал — невозможно. Опозорил меня перед мамой. Знал мою главную болевую точку и ударил точным движением именно туда. Причем мастерски, с каким-то изощренным удовольствием. Заставил испытывать восторг в его объятиях, а потом швырнул в обидную действительность, которую осознать, не чувствуя его защиту, мучительно. Зачем, Егор? Чтобы потом всех с тобой сравнивала?
Боже, как же сложно метаться по сто раз на дню между «скучаю» и «боюсь»! Но придется выдержать. Знаю ведь, какой он. Ничегошеньки не изменилось с нашего разрыва: он по- прежнему самый женатый женатик на свете, который все еще, подобно церберу, охраняет Ксюшину нервную систему; Егор просит вернуть все, как было, не думая о том, что того, что «было» давно недостаточно. И только полная дура войдет в ту же самую воду дважды!
Спорю, месяцок пройдет, и он переключится на другую. А я пока начну искать свое счастье. Помнится, мамин коллега — мехщу прочим, врач, — звал меня на свидание. Сходим. Вдруг там судьба моя. Судьбинушка.
Мистер Математик
Привет, блог.
Отец считает, что лучшего способа раздавить собственную карьеру чем оскорбить одного из ведущих представителей отрасли в стране, не существует Я не стал размениваться на нокдауны, бил наверняка. Нокаут. Моему писательскому будущему даже контрольный в голову не понадобится.
Оно и так умерло.
— А какого черта ты в ЗАГСе клялся до конца дней — «и в радости, и в горе»! С ней! Какого черта все это было, если через год ты по-другому запел! — орет он на меня, как обезумевший.
Смотрим друг на друга мрачно, он давит авторитетом, у меня железные аргументы.
— В задницу их себе засунь! Аргументы! Да какое тебе вообще дело, а? Егор?! Да пусть она делает, что хочет! А ты живи, как знаешь. Зачем развод? Тебя так тяготят формальности?
— Тяготят.
Не меня. По сути мне вообще нет никакого дела, сколько штампов наставили в моем паспорте. Я перестал верить в их значимость. Переломилось что-то. Свадьба не меняет в жизни людей ровным счетом ничего, разве только в худшую сторону. И кольцо на пальце от нарушения клятв никого еще не удержало, если его значение не подкреплено чем-то большим, разумеется. Любовью?
Ха, да кто что о ней знает! Хочется кричать в ответ о чем-то пафосном и банальном, потому что на нервах, — непростая прошла неделя. И морально, и физически размазала меня по стеночке. Как прежде уже никогда не будет, и весьма пространственное представление о будущем.
Отныне и навсегда ценности не имеют значения. Нет их, как и веры в необходимость чего бы то ни было придерживаться. Раньше во что-то верил, теперь — нет. И я понимаю, каким бы мог стать равнодушным циником, не появись в моей жизни другая женщина.
Скорее всего, я бы согласился на уговоры отца. Жил бы отдельно от семьи, испытывая отвращение от того, как отношусь к жене и женщинам, с которыми провожу время. Вкуса у жизни — больше нет. Счастья бесплатного — нет. Платное же — синтетическое, с душком, да и вредное для здоровья.
Удачно жениться, чтобы зарабатывать много денег, чтобы тратить их на то, что не нужно, чтобы привлекать женщин, которые меня не любят и никогда не полюбят. У меня даже детей не может быть — единственное настоящее, за что можно было бы уцепиться.
В этот момент я особенно остро осознаю бескрайность заманчивого вакуума, в который едва ли не поместил себя. Хоть заорись в нем — никто не услышит. Потому что с виду — красиво все.
— Папа, развод будет, даже не сомневайся.
Он хватается за голову и ходит по квартире широкими шагами.
— Извини, — добавляю. — Послушай, Регина покажет рукопись своему редактору, а у того есть связи в Голливуде — если все получится, то не будет иметь значения, что там думает Санников.
— Боже, он еще и бредит! Когда ты уже вырастешь, Егор?! — беспомощно всплескивает руками. Приподнимает брови и начинает убехщать, что чушь, которой я занимаюсь, не имеет ничего общего с реальностью. Есть работа, за которую платят деньги, которые можно потратить в магазине на хлеб и молоко, а есть детские мечты о публикации русского неизвестного автора в Штатах, чего никогда не было и не будет.
