– Звучит крайне непрофессионально.
– Возможно.
– А вдруг я выйду от вас и покончу с собой?
– Не думаю.
– В смысле?
– Вы только что говорили про «следующий раз».
Зара вперила взгляд в подбородок Нади:
– И вы мне верите?
– Да.
– Почему?
– Я вижу, что вы не хотите подпускать людей близко. Чтобы не чувствовать себя слабой. Вы не боитесь, что вас ранят, вы боитесь ранить других. Вы гораздо более чуткий и нравственный человек, чем вам кажется.
Зара почувствовала себя крайне уязвленной, причем непонятно что было обиднее – что ее назвали слабой или что нравственным человеком.
– А может, я просто думаю, что не стоит тратить время на разговоры с людьми, если в конечном итоге устанешь от этого общения.
– Откуда вы знаете, вы ведь не пробовали.
– Я сижу здесь, перед вами, уже слишком долго, чтобы почувствовать: я устала от вас!
– Попробуйте отнестись к моим словам серьезно, – попросила Надя, хотя знала, что это бесполезно. Зара, как обычно, перевела разговор на другую тему:
– Так почему же вы веган?
Надя застонала:
– Неужели обязательно к этому возвращаться? Если вам так угодно: я веган, потому что беспокоюсь о глобальном потеплении. Если бы все были веганами, то…
Зара, ухмыляясь, перебила ее:
– Полярные льды перестали бы таять?
Надя призвала на помощь все терпение, которое нарабатывают веганы, празднуя Рождество с престарелыми родственниками.
– Не стоит воспринимать так буквально. Но это часть большой работы. А оттого, что тают полярные льды…
– А нужны ли нам пингвины? – спросила Зара, не дожидаясь продолжения.
– Я хотела сказать, что таяние полярных льдов – это симптом, а не сама проблема. Так же как и ваши проблемы со сном.
Зара еще раз пересчитала окна.
– Есть исчезающий вид лягушек, которые пожирают такое количество насекомых, что, по подсчетам ученых, мы просто помрем от комаров, если эти лягушки вымрут. А что пингвины? Кто пострадает, если они исчезнут? Производители пуховиков?
Надя утратила нить беседы, чего, видимо, и добивалась Зара.
– Из них не… что? Вы думаете, пуховики делают из пингвинов? Их делают из гусиного пуха!
– А гуси, значит, не настолько ценные, как пингвины? Не ожидала услышать такое от вегана.
– Я так не говорила!
– Да? А прозвучало именно так.
– Вы заметили, что у вас появилась привычка?
– Какая?
– Менять тему, как только мы начинаем говорить о настоящих чувствах.
Похоже, Надины слова заставили Зару всерьез задуматься. Затем она спросила:
– А как насчет медведей?
– Простите?
– Если на вас нападет медведь? Вы сможете его убить?
– С какой стати на меня нападет медведь?
– А вдруг вас кто-то похитит, накачает наркотиками, а очнетесь вы в клетке с медведем, и вам придется сражаться не на жизнь, а на смерть.
– Вы знаете, мне это надоело. Хочу подчеркнуть, что у меня достаточно глубокие познания в области психологии, чтобы заниматься профанацией.
– Да ладно вам, хватит. Ответьте на вопрос: вы могли бы убить медведя не ради еды? Если бы в руках у вас была бы не вилка, а нож?
Надя застонала:
– Вы опять за свое.
– За какое свое?
Надя посмотрела на часы. Зара это отметила. Она пересчитала окна еще два раза. Обе смотрели в сторону.
– Позвольте задать вам один вопрос, – наконец сказала Надя. – Вы хотите выставить движение в защиту окружающей среды в нелепом свете, потому что оно входит в противоречие с финансовым рынком, внутри которого вы работаете?
Зара ответила быстрее, чем собиралась, – иногда не знаешь, как остро отреагируешь на слова, пока они не прозвучат вслух:
– Что вы говорите! Движение в защиту окружающей среды само по себе смехотворно и не нуждается в том, чтобы его высмеивали! Я защищаю не финансовый рынок, а экономическую систему.
– В чем разница?
– Первое – это симптом. Второе – проблема.
Надя кивнула, словно поняла, о чем речь.
– А разве не люди построили экономическую систему? Ведь это тоже конструкция.
Зара ответила без ухмылки, почти сочувственно:
– В том-то и проблема. Мы построили слишком крепкую экономическую систему, забыв о том, какие мы жадные. У вас есть своя квартира?
– Да.
– Вы брали на нее кредит?
– Кредиты берут все.
– Нет. Кредиты надо выплачивать. Но когда та или иная семья с маленьким ребенком и средним доходом берет кредит на сумму, которую они не смогут выплатить на протяжении всей жизни, для банка это уже не кредит. А финансирование. А квартира – это уже не квартира, а инвестиции.
– Я не совсем понимаю, о чем речь.
– Это не значит, что бедные становятся еще беднее, богатые – богаче, а классовая граница пролегает между теми, кому дают кредиты, и теми, кому в них отказывают. Сколько бы ни получал человек, в конце месяца он лежит без сна и думает о деньгах. Все смотрят на вещи, купленные соседом, и думают: «Откуда у него деньги?» – ведь все мы живем не по средствам. Даже по-настоящему богатые люди не чувствуют себя богатыми, ведь все, что мы можем купить, – это всего лишь улучшенная версия того, что у нас уже есть. Того, что куплено в кредит.
Надя была похожа на кошку, которая впервые в жизни увидела хозяина на коньках.
– Я… мне надо подумать… от одного человека, который работал в казино, я слышала, что людей разоряет не проигрыш, а попытка отыграться. Вы об этом? Поэтому падают биржи и рынок недвижимости?
Зара пожала плечами:
– Конечно. Если вам так угодно.
Тогда психолог задала вопрос, которым, сама того не ожидая, послала пациентку в нокдаун:
– Раз так, то вы больше угрызаетесь, когда отказываете в кредите? Или когда одобряете слишком большой кредит?
Зара держала лицо, но так крепко вцепилась в подлокотники, что пальцы побелели. Чтобы скрыть это, она вновь принялась мазать руки антибактериальным гелем, избегая смотреть Наде в глаза и в сотый раз пересчитывая окна.
– Знаете что? – фыркнула она. – Если бы защитники животных их на самом деле защищали, они не советовали бы мне есть счастливых свиней.
Надя закатила глаза:
– Не понимаю, как это связано с моим вопросом.
