– Почему ты раньше мне не говорил? – простонал Джек, направляясь к гардеробной.
– Я не думал, что это важно, – попытался оправдаться Джим.
Сунувшись в гардеробную в поисках выключателя, Джек ударился о вешалку лбом, ровно тем его местом, где уже была шишка. Было так больно, что он со всей дури врезал по вешалке кулаком. Теперь болел и кулак. И все-таки Джим оказался прав: гардероб был больше, чем на плане квартиры.
Глава 41
В гардеробную постучали.
Тук-тук-тук.
– Войдите! – крикнула Анна-Лена в надежде, что это Рогер, но ее ждало разочарование.
– Можно? – робко спросила Юлия.
– Зачем? – отвернувшись, спросила Анна-Лена, почувствовав, что плач – дело куда более интимное, чем отправление естественных потребностей в туалете.
Юлия пожала плечами:
– Устала я от них. Похоже, вы тоже. Значит, у нас есть что-то общее.
Анна-Лена подумала, что за долгое время у нее не было ничего общего ни с кем, кроме Рогера, и что со стороны Юлии это очень мило. И молча кивнула, высунувшись из плотного ряда вешалок с допотопными костюмами.
– Извините, что я плачу. Я знаю, что не права, – прошептала она.
Юлия оглянулась в поисках подходящего места, куда можно сесть, достала из глубины гардеробной стремянку, расставила ее и уселась на нижнюю ступеньку.
– Когда моя мама узнала, что я беременна, она первым делом сказала мне: «Теперь тебе надо научиться плакать в гардеробе, а то дети будут пугаться».
Анна-Лена вытерла слезы и высунулась из-за костюмов:
– Это было первым, что сказала ваша мама?
– Я была сложным ребенком, поэтому у мамы сформировалось специфическое чувство юмора, – улыбнулась Юлия.
Анна-Лена слегка улыбнулась. Дружелюбно кивнула в сторону живота:
– Как себя чувствуете? Я имею в виду вы и… малыш.
– Спасибо, ничего. Писаю тридцать пять раз на дню и ненавижу компрессионные чулки. Начинаю думать, что террористы, которые подкладывают бомбы в общественный транспорт, на самом деле беременны и по-настоящему чувствуют, как пахнет в автобусах. Там все пукают! Понимаете, я чувствую, что мужик рядом со мной сегодня наелся салями! Хотя вообще-то у нас с малюткой все хорошо, спасибо.
– Ужасно в таком состоянии попасть в заложники, – посочувствовала Анна-Лена.
– Да ладно, вам тоже несладко. У меня просто двойная ноша.
– Боитесь грабителя?
Юлия спокойно покачала головой:
– Не особо. Честно говоря, я думаю, пистолет ненастоящий.
– Я тоже так думаю, – кивнула Анна-Лена, хотя не имела на этот счет ни малейшего понятия.
– Полиция может спасти нас в любую минуту, главное – соблюдать спокойствие, – пообещала Юлия.
– Будем надеяться, – кивнула Анна-Лена.
– Похоже, грабитель напуган больше, чем мы.
– Тут вы правы.
– Вы сами-то как себя чувствуете?
– Я… даже не знаю. Я очень обидела Рогера.
– Да ладно, что-то мне подсказывает, что за столько лет вам пришлось ради него такого дерьма нахлебаться, так что теперь вы квиты.
– Вы его просто не знаете. Сразу не скажешь, но он очень ранимый. Просто принципиальный.
– Ранимый и принципиальный, знаем мы таких, – кивнула Юлия и подумала о том, что это отличная характеристика всех мужиков в мировой истории, которые начинали войны.
– Однажды в гараже молодой человек с черной бородой попросил Рогера уступить ему парковочное место. Прежде чем уступить, Рогер прождал двадцать минут. Из принципа!
– Миленько, – сказала Юлия.
– Вы его не знаете, – продолжала настаивать Анна-Лена с мокрым от слез лицом.
– При всем моем уважении: если он у вас такой чувствительный, то в гардеробной сейчас плакал бы он, а не вы.
– Он ранимый… внутри. Вот только не понимаю, как… он увидел Леннарта и сразу подумал, что у нас с ним был… роман. Как он мог обо мне такое подумать?
Юлия попыталась усесться поудобнее на стремянке и посмотрела на свое отражение в металлической стенке. Н-да, так себе.
– Если он подумал, что вы ему изменяли, то это его проблема, а не ваша.
Анна-Лена изо всех сил прижала ладони к коленям, чтобы пальцы не дрожали. И перестала моргать.
– Вы его не знаете.
Подбородок Анны-Лены двигался туда-сюда.
– Он прождал двадцать минут, из принципа. Утром мы по телевизору видели одного мужчину, политика, который сказал, что нам пора перестать помогать мигрантам. Они сюда понаехали и думают, будто все им положено бесплатно, а общество так не может. Он очень ругался и сказал, что все они одинаковые, эти мигранты. И Рогер проголосовал за партию, в которой состоит этот политик. У Рогера свой взгляд на экономику, нефтяные ресурсы и всякое такое, и ему не нравится, что стокгольмцы за всех решают, как люди будут жить в других городах. Рогер может быть очень ранимым. Иногда он бывает немного бестактным, что есть, то есть, но он очень принципиальный. Никто не может упрекнуть его в отсутствии принципов. Так вот, на следующий день после этой передачи мы были в торговом центре – как раз накануне Рождества, гараж был переполнен, и машины выстроились в длинную очередь. Очень длинную. И вот этот молодой человек с черной бородой увидел, как мы идем к нашей машине, опустил стекло и спросил, собираемся ли мы уезжать и может ли он занять наше место.
На этих словах Юлия встала, направляясь к выходу.
– Знаете что, Анна-Лена? Я не уверена, что хочу услышать конец этой истории…
Анна-Лена понимающе кивнула. Для нее было не в новинку, что мало кто хочет слушать ее истории. Но она так привыкла выражать свои мысли вслух, что все равно закончила свой рассказ:
– Очередь была такой длинной, что тот мужчина подъехал к нашей части гаража только через двадцать минут. Рогер отказывался двигаться с места, пока не подошла его очередь. На заднем сиденье у того мужчины сидело двое детей – я не видела, но Рогер заметил. Когда мы уехали, я сказала Рогеру, что горжусь им, а он ответил, что это вовсе не значит, что он изменил свое мнение об экономике, нефтяных ресурсах или стокгольмцах. А потом добавил, что в глазах мужчины с бородой Рогер выглядел так же, как тот политик из телевизора – они были примерно одного возраста, с волосами похожего цвета, говорили на одном диалекте и все такое. И Рогер не хотел бы, чтобы бородатый мужчина подумал, будто мы все одинаковые.
Анна-Лена высморкалась в рукав висевшего рядом пиджака. Как бы ей хотелось, чтобы это был пиджак Рогера!
Надо сказать, что все оставшееся время Юлия пыталась встать с лестницы, а этот маневр занял немало времени – примерно столько же, сколько последующая попытка снова принять сидячее положение. Когда она наконец открыла рот, чтобы что-то сказать, оттуда раздался кашель, перешедший в смех.
