Решился сейчас писать в дневнике — может, хоть это меня немного успокоит. С чего же начать? Пожалуй, с того жуткого момента, когда обнаружил я бездыханное тело сына. Его широко распахнутые глазенки смотрели на меня удивленно, и я никак не мог поверить, что Илюшеньки, этого маленького ангела, больше нет. С трудом припоминаю, как вынес его из детской, как бесцельно бродил с телом по дому. Все стало бессмысленным, чужим, ненужным. Эта потеря навсегда останется в сердце моем кровоточащей, открытой раной — никогда ей не зарубцеваться. Горе! Настоящее горе для всех, а в особенности для нас с Лизонькой. Она, бедняжка, как в бреду. После Илюшенькиных похорон все плачет… плачет… И я не знаю, как ее успокоить. Это всегда хорошо удавалось Светлане, но теперь я видеть ее не хочу в нашем доме. Она всецело повинна в случившемся — я абсолютно в том уверен. И наказание ей будет жестокое. Хотя то, что она сотворила с нами, куда более жестоко и ужасно. Но близок час расплаты, пусть страшится!
Сперва я, признаться, был так подавлен, что и не помышлял о мести. Думал, что для кормилицы Илюшина смерть — такое же страшное горе, как и для всех нас. И что клянет себя Светлана за случившееся почище любого палача. В тот же день, как умер Илюшенька, она пала мне в ноги и молила простить ее за то, что не уследила, не сберегла милое дитятко. Всеми святыми божилась, что лишь на минутку вышла к своему сыну в соседнюю комнату, а как вернулась — дверь отчего-то заперта оказалась. Я сказал, чтоб она уходила и не показывалась мне на глаза до самого отпевания в церкви. Вот и все мое наказание было. Но к вечеру следующего дня, аккурат после похорон, открылись новые обстоятельства, которые зажгли во мне жгучую ненависть. В саду нашли ключ от спальни наследника. И нашли его на дальней клумбе. Выходит, не в соседнюю комнату уходила Светлана, и вовсе не на минуту — бегала куда-то из дома по своим делам, а сынок мой тем временем в шкафу оказался да убился по ее недосмотру. Когда кормилице представили найденный в саду ключ, она не знала, как объяснить сей факт. Клялась, что не выходила из дома, а из спальни ее выманил молосс. Но я не верю больше ни единому ее слову. Глупость это откровенная — ведь пес оказался заперт в комнате вместе с Илюшей. Это все видели! Как же он мог выманить кормилицу? Светлана погрязла во лжи, не знает уж, что и придумать в свое оправдание. Безмерно разозлило меня это. Я велел заточить бесстыжую лгунью в погреб. Там ей самое место! Но кормилица продолжает упорствовать: все твердит, что не была в саду, не бросала Илюшеньку так надолго, и что всему виной — Лютый. Что ж, коль она врет и дальше, то, пожалуй, погребом тут не обойтись. Надо придумать кару пострашнее.
Защиты от графини, как прежде, Светлана в этот раз не дождется. Лизонька мне ни в чем сейчас не перечит, ни во что не вмешивается, ничего знать не хочет. Лежит недвижимо в своей комнате и все плачет. Страшусь за нашего второго ребеночка, который должен со дня на день появиться на свет. Как Лизонька справится со всеми этими испытаниями? Она слаба, очень слаба. И я всячески гоню от себя мысль, что женушка моя ненаглядная может последовать вслед за Илюшенькой. В таком случае (я для себя это твердо решил) сошлю Светлану на каторгу, а сына ее — в сиротский дом определю. И фамилию при том велю сменить! Если моей семьи не станет — пусть исчезнет и род…»
«Какой род?» — Вика разгладила уголок страницы, который, похоже, не отгибали много лет. На пожелтевшей бумаге с трудом читалось одно-единственное слово — «Тормакиных». Род Тормакиных?! Вот так номер — выходит, кормилица носила такую же фамилию, как и банкир. Интересно, могут ли они быть родственниками?
Тук-тук. Дверь архива приоткрылась, и в образовавшуюся щель сунулась пушистая шевелюра Быстрицкого.
— Дорогой профессор, можно к вам?
Как будто у Вики был выбор…
— Входите, Эммануил Венедиктович, — она со вздохом отложила дневник.
С самого порога старик начал жаловаться.
— Как хорошо, милочка, что этим утром вы не присутствовали за общим столом, — плаксиво затянул он. — Настроение у всех приотвратное. Семен Семенович сидел чернее тучи. Долохов тоже мрачный — сразу после завтрака в Москву улетел, теперь только в следующие выходные тут появится.
Коротышка в клетчатом костюме перешел на испуганный шепот.
— Прислуга, и та меня беспокоит. Кухарка наша — Ольга Михайловна — тише воды ниже травы. А Настя и вовсе заплаканная.
«Ну, хоть не уволилась, — подумала Виктория.
— Что-то в нашем доме неладно, — продолжал причитать старичок. — Я уж не знаю, куда податься от этого всеобщего недовольства. Решил у вас спрятаться. Не возражаете?
Вике и самой было неловко перед Быстрицким за вчерашнее рявканье в парке. Признательная ему за то, что тактично промолчал о том инциденте, девушка улыбнулась.
— Конечно, Эммануил Венедиктович, проходите, располагайтесь.
Стуча прогулочной тростью, коротышка засеменил к столу.
— Что у вас новенького, милочка? — поинтересовался он уже вполне жизнерадостно.
— Да кое-что имеется, — Вика указала на тетрадь в кожаном переплете. — Я, кажется, обнаружила упоминание о предках Тормакина.
— Неужели Семен Семенович — потомок графского рода?
— С чего это вдруг?
— Так вы сами, дорогой профессор, сказали, что нашли его предков в дневнике графа.
— Да, нашла. Только предки — не графы, а их слуги. Точнее — служанка. Кормилица наследника.
— Светлана? — изумился старичок. — Что-то я не припомню, чтоб где-то попадалась ее фамилия. Да и Семен Семенович, когда дневник просматривал, точно бы обратил внимание на такую интересную деталь.
— Вот именно, что вы с Семеном Семеновичем дневник только просматривали, а я — внимательно читаю.
И в подтверждение своих слов Виктория показала Быстрицкому отогнутый уголок с фамилией банкира. Взяв тетрадь, коротышка восхищенно уставился на надпись.
— Ух ты! Вот Семен Семенович удивится.
Его взгляд скользнул по лежащей на столе пиктограмме. Старик моментально потерял интерес к дневнику и навис над цветным рисунком.
— Знаете, милочка, — сказал он обеспокоенно, — расположение этих детских фигурок кое-что мне напомнило.
Виктория тоже посмотрела на рисунок.
— Попробуйте мысленно провести между ними линии, — Эммануил Венедиктович стал двигать набалдашником трости от фигурки к фигурке. — Что получается?
— Пятиконечная звезда…
— Именно! И не просто пятиконечная звезда, а перевернутая. Вы знаете, что она означает?
Вика пожала плечами, уже предчувствуя, что услышит нечто невероятное.
— Перевернутая пятиконечная звезда, или, как ее еще называют — пентагерон — это печать Сатаны, — съежился от страха Быстрицкий.
— Господи, Эммануил Венедиктович, откуда вы знаете?!
— Все из того же Интернета. Когда-то я живо интересовался символикой. Хотя и не предполагал, что это может пригодиться в жизни. И уж тем более — при расшифровке старинной пиктограммы.
