Все остальное неважно и не имеет смысла – только здесь и сейчас, только с ним.
И нет никакого сценария, фанерных персонажей и нарисованного на заднике неба, потому что вот оно – живое, настоящее, сильное, правильное.
И уверенность и страсть, пришедшие из его вселенной, наголову разбили придуманные преграды и ограничения, высунувшиеся из ее мира.
Они катались по траве и, кажется, очень шумели, потому что лес совсем затих, изумленный. В угаре и спешке Саша успела подумать о том, что они распугают всех барсуков и белок, и засмеялась, а потом не стало никаких мыслей и белок.
Общий новый мир, как ему и положено, начался со вспышки сверхновой.
Саша была уверена, что вспышку засекли все телескопы вселенной.
…Опять они долго лежали, молчали и не шевелились.
Потом она встала, перешагнула через него и спустилась к воде. Он сел, обняв руками колени, и наблюдал за ней.
Вода показалась ей прохладной и приятной. Она зашла по колено, песок мягко обнимал ступни.
– Оно очень холодное, – предупредил Федор негромко. – Подземные ключи бьют.
– Правда? – удивилась Саша, упала в воду, оттолкнулась и поплыла.
Вода была сладкой на вкус. Щеки и губы у нее горели, и было приятно чувствовать прохладу.
Она доплыла примерно до середины озера, когда раздался такой всплеск, словно с берега плюхнулся медведь.
Федор – а вовсе никакой не медведь – догнал ее в два гребка. Он посматривал на нее, словно готовый в любую секунду подхватить и спасти.
– Я не собираюсь тонуть, – сказала ему Саша. – Я просто… отдыхаю.
Перевернулась, раскинула руки и легла на спину. Теперь ей в лицо смотрело вечернее небо.
Весь мир смотрел ей в лицо. Оказывается, все это время он был так близко!..
Федор взял ее за руки и стал буксировать к берегу.
Он вытащил ее из воды, ладонями стряхнул с волос капли, сказал, что сейчас принесет полотенце, и ушел в сторожку.
– Спасибо тебе, – сказала Саша озеру. – Мне так нужно было… в воду.
Примчался Федор, завернул ее в мягкую ткань и спросил озабоченно:
– Замерзла?
Саша отрицательно покачала головой.
– Я принес тебе шлепанцы. – Он подсунул ей резиновые тапки. – Чтоб ты не лезла сейчас в свои кеды. Обувайся, и пойдем в тепло.
Эти тапки ее поразили. Словно ее романтический любовник открылся совсем с другой стороны!
Она засмеялась и сунула ноги в шлепанцы. И спросила:
– Ты заботливый?
– Я не знаю, – ответил он. – Посмотрим.
Они вошли в дом, где горело желтое электричество, на стене висели плащи и штормовки, а под ними стояли болотные сапоги и высокие ботинки – другой мир, непривычный и странный.
Новый.
Саша была уверена, что непременно в нем обживется.
– Я принесу тебе переодеться. У меня есть чистые футболки и свитера.
Пока он метался, Саша зашла в комнату с железной дверью и осмотрелась. Здесь были огромный письменный стол, заваленный бумагами и ручками, компьютерный монитор с тающим белым яблоком, стеллажи от пола до потолка, уставленные книгами, удобное кресло, широкий диван и странный рисунок над ним. На рисунке был изображен бородатый муж в тоге. Он сидел и задумчиво чертил палочкой на стене.
– Саш, ты где?
– Я здесь, – откликнулась она. – Что это за картина?
Он мельком глянул на стену.
– Это Витторе Карпаччо, художник пятнадцатого века. Мне нравится название. «Философ в студии, занятый геометрическими измерениями».
– Тебе на совершеннолетие подарил папа римский?
Федор засмеялся.
– Почти. Это репродукция, подлинник в Пушкинском музее. Одевайся, холодно!
– А сам ты голый.
– Я сейчас тоже оденусь.
Саша напялила футболку и толстовку – словно в мешок нырнула, – а штаны уж никак невозможно было удержать, они все время падали.
Вернулся Федор и привязал к ней штаны веревкой.
Только тут Саша почувствовала, как сильно замерзла, но какое это имеет значение!..
Вдвоем они уселись на тесной кухоньке и стали смотреть друг на друга.
– Я так рад тебя видеть, – сказал он. – И я тебя боюсь.
– А я тебя уже нет, – призналась Саша. – Сегодня перестала. А раньше тоже боялась.
– Как ты могла меня бояться? – спросил он. – Ты же… совершенная, как божество.
– Нет. Я запуганная, обиженная и хорошо разбираюсь только в бизнесе.
– Саша, это я. Я запуганный, обиженный и хорошо разбираюсь только в своей науке. И то не слишком.
– Кого ты боишься? Кроме меня? Мародеров на Юкатане?
Он улыбнулся. Она запомнила, и ему это было странно и приятно.
– Боюсь, что я такой же, как мать. Боюсь, что никому и никогда не подойдет мой образ жизни. Одиночества боюсь. Все-таки по-настоящему я никогда не был один, пока была жива Лидочка. Я иногда так ее называл.
– У тебя есть дети?
Он кивнул.
– Взрослая дочь. Она выросла без меня. Когда мы развелись с женой, было решено не путать ребенка, и папа у нее… не я.
– А у меня мальчик и девочка, близнецы. Они тоже выросли без меня, хотя мама у них я.
– Понятно. Ты давно в разводе?
– Совсем недавно. Мой бывший муж сейчас в нашей общей квартире с… посторонней тетей, как выражается наша Тонечка. А я приехала сюда. Ты правда профессор?
Он кивнул.
– И возишь туристов по всяким экзотическим маршрутам?
Он опять кивнул и добавил:
– Редко. У меня на это почти нет времени.
– Возьми меня с собой, – попросила Саша. – Ну, как-нибудь! Хотя у меня тоже почти нет времени. Но я люблю путешествия и странные места. Вроде Килиманджаро.
– Ты была на Килиманджаро?
Теперь кивнула Саша.
– Пошла, чтобы проверить, смогу или нет. Смогла, мне на тот момент это было важно.
– Я возьму тебя с собой, – пообещал он.
Они помолчали.
– А твоя мать? Почему ты так ее боишься?
Он скривился.
– Я боюсь ее власти надо мной. Не знаю, как объяснить. Как только ее вижу, начинаю задыхаться, знаешь, как от аллергии. Мне однажды на медкомиссии какой-то психиатр объяснил, что это следствие детской травмы и всякое такое. Я, маленьким, боялся, что она не придет или не пустит меня домой, и от страха начинал задыхаться. На самом деле, правда, так и было.
