– Как твоя нога, Ефим Давыдович? – спросил из трубки Герман. – Побаливает?
…Иногда он почему-то называл супругу Ефимом Давыдовичем. И еще «шери»! «Ефим» Тонечку веселил, а «шери» она терпеть не могла.
– Я про нее и забыла, – ответила жена и посмотрела на свою ногу. – Ничего, Саш. Вот ты напомнил, и она сразу заболела.
– Я не хотел.
– Слушай.
– Слушаю.
– Саша, я понимаю, что это странно, конечно, но все равно должна тебе рассказать…
– Ты нашла бездомную собаку, – перебил муж.
– Нет, подожди, Саш.
– Мы должны срочно устроить кого-то в больницу.
– Саша, послушай меня.
– У тебя попросили взаймы миллион.
Тонечка рассердилась.
– Я так ждала, когда смогу тебе все рассказать, – выговорила она и отвернулась от какой-то тетки, которая вывалилась из магазинной двери. – Я изо всех сил держалась, потому что мне его очень жалко! А ты меня даже не слушаешь!
– Я слушаю, – покорившись, сказал Герман. – Выкладывай.
Тонечка изложила все – про Спитак, про семью, про сына, про будку. И про то, что ничего не меняется последние пятнадцать лет. Старая княгиня вроде бы собиралась помочь, но не успела, умерла.
Герман дослушал и вздохнул.
– Тоня, – сказал он. – Ну, мы-то с тобой как поможем? Обувной фабрики у нас нет, пригласить сапожника пожить у нас на участке в Немчиновке мы не можем.
– Да он и не согласится, – пробормотала Тонечка.
– А что, ты собиралась пригласить?..
Она сопела и ничего не отвечала.
– Ну, я не знаю, дай ему денег!
– Уже.
– Значит, потом дай еще.
– Дам.
– Тоня, многие в таком положении! Ничего не работает, все закрыто. Сейчас деньги кончатся, и что?.. У этого твоего… как его…
– Дяди Арсена, – подсказала Тонечка.
– У дяди Арсена хоть крыша над головой есть.
– Видел бы ты его крышу над головой.
– Тоня, он привык. Он так живет всю жизнь.
– Главное, у него все умерли, понимаешь? – спросила Тонечка. – И никого не осталось. Ты можешь себе такое представить?
– Нет. И не хочу.
– Приезжай, – попросила Тонечка. – Я вас познакомлю. Да, и привези хорошего кофе, итальянского, ладно?
– Ногу намазала? Чтоб отек сходил?
Тонечка соврала, что намазала.
– Я вечером позвоню, – пообещал муж.
Она не успела сунуть телефон в карман, как муж уже позвонил. Должно быть, вечер уже наступил!..
– Вот что я подумал, – сказал он. – Если все обойдется с вирусом, если у нас откроется производство фильмов, если я найду денег на съемки, если телевидение и сериалы не пойдут прахом…
– Саш, остановись.
– При всех этих «если» и еще при том, что этот твой дядя Арсен действительно хороший сапожник, я возьму его на работу в костюмерный цех. Мы же покупаем обувь старинного образца. Ничто нам не мешает ее шить, а не покупать.
Тонечка не сразу сообразила, о чем он говорит. А когда сообразила, так обрадовалась!
…Действительно! В костюмированные фильмы всегда требуется особая обувь – современная слишком отличается от той, что была даже в середине двадцатого века! И для артистов ее ищут, приводят в порядок, ремонтируют и латают! Но ведь ее можно и шить – по тем, старым образцам.
– Саша! – Она прижала трубку к уху сильно-сильно, как будто муж сидел внутри и мог почувствовать, как она его прижимает. – Сашка, ты просто… вот ты просто… ты – мой герой!..
– Понятное дело, – согласился Герман. – Теперь перестань страдать и начинай ликовать.
– Я уже, – сказала Тонечка. – Я уже ликую, Саша.
И они попрощались.
В «Рублевочке» ликующая Тонечка разошлась. Распоясалась.
Она купила изюма, орехов, две большие шоколадки, толстых розовых сарделек, целую палку копченой клинской колбасы, по полкило конфет – трюфелей и суфле. А напоследок еще томную белокожую курицу, про которую продавщица сказала, что «только привезли».
Дома она первым делом замариновала курицу, предвкушая, как будет рад Родион.
Для него самым вкусным на свете были жареная курица, кусок мяса на сковородке, котлеты и макароны. Все остальное он просто ел, а этими изысканными деликатесами наслаждался.
Потом поднялась наверх и неожиданно для себя застала мальчишку не за рисованием, а над тетрадкой по алгебре. Правда, он в ней ничего не писал, а смотрел в окно, но и это было необыкновенно!..
– Инглиш я сделал, – завидев Тонечку, сообщил Родион с тоской. Собака Буся, сидевшая у него на коленях, встрепенулась, подняла голову и заулыбалась. Она умела улыбаться и даже смеяться! – Остались алгебра, геометрия, химия, русский и обществознание.
– Ого, – сказала Тонечка с сочувствием. – А по русскому много?
– Не, не очень.
Это было уж совсем непедагогично и даже отчасти неприлично, но она сказала:
– Давай так. Алгебру и геометрию я сделаю, а ты перепишешь.
И вытянула у него из-под руки тетрадку. У Родиона вмиг посветлело лицо. Буська наклонила голову набок – она слушала очень внимательно.
– Русский сделаешь сам, обществознание прочитаешь на ночь. Там что? Параграф выучить?
Родион кивнул. Про то, что нужно еще составить таблицу, он умолчал.
– Значит, прочитаешь и запомнишь. На химию наплевать.
Учительница химии все понимала и была на их стороне, за что Тонечка не уставала ее благодарить.
– На ужин запеченная курица.
– Ууурааа! – завопил Родион, схватил собаку и трижды поцеловал в морду.
Он бы Тонечку тоже поцеловал, но не знал, как это сделать. Не умел.
– И давай, давай! Раньше сядешь, раньше выйдешь!..
С заданием по алгебре и геометрии Тонечка устроилась на террасе и в два счета все сделала – чего там решать-то! Она закончила специальную физико-математическую школу, на этом в свое время настаивал дед, большой ученый, и никогда не могла понять стенаний родителей и детей о том, что изучение математики и физики в школе есть интеллектуальная пытка и ни один нормальный ребенок с такими сложностями, как синусы и второй закон Ньютона, справиться не может. Также ей были непонятны нервные мамаши, вопрошавшие на родительских собраниях: «Вот вам пригодилась эта самая алгебра в жизни?» Она всерьез не понимала, что это значит – пригодилась или не пригодилась! Нет, извлекать квадратные корни и сокращать дроби в жизни ей приходилось редко, разумеется, зато она быстро соображала, хорошо считала, легко могла прикинуть, сколько нужно метров ткани на шторы и банок краски на полы.
