Выжидающе взираю на Руслана, когда он появляется в коридоре, но выволочки за то, что торчу тут, не предвидится. Лучше бы отругал, чем это холодное равнодушие в глазах.
— Держи. — отдает мне мобильник, и, поколебавшись, притягивает к себе за голову, целует в висок. — я всё выясню, не накручивай пока. Будь хорошей девочкой, позвоню позже.
Бросаюсь за ним, перехватываю у входной двери, и цепляюсь за воротник куртки.
— А если она сказала правду?! Тебе вообще по фигу, что я могу быть твоей дочерью?!
— По чесноку, Крошка, я еще не решил, как отнесусь к этому. Мало мне, бля, других заморочек, чтобы пиздежу этой Мары верить… — пожимает плечами, и, вопреки моей надежде, что хоть что-то скажет в утешение, исчезает…
Глава 11
МАРА
Она ненавидела запах больницы. Каждый раз, когда входила в эти двери, где царил покой, и говорили тихим голосом, Маре казалось, что её окутывал запах безнадежности.
— К Белозёрову, в тридцать пятую. — надменно бросила женщина, мимолетно глянув на медсестру за окном регистратуры.
Девушка поджала губы, проводив Мару глазами. Эту высокомерную, богато одетую особу здесь давно знали. Приезжала она стабильно, пару раз в неделю, навещала отца, который лежал в онкологическом отделении в отдельно купленной палате. Зная, что Григорий Иванович очень состоятельный человек и мог бы организовать себе лучшую клинику Москвы и даже заграницы, весь персонал не переставал перешептываться, почему он выбрал именно их больницу.
Пусть престижная, частная, но ведь как далека от выше упомянутых! Впрочем, такой пациент был источником баснословного дохода, и все без исключения сотрудники медицинского заведения относились к вздорному Белозёрову с почтительным уважением и раболепством, несмотря на его репутацию.
Ни для кого не являлось секретом, что Григорий Иванович никто иной, как воровской авторитет, хранитель общака, и очень просто страшно влиятельный человек в криминальных кругах…
— Ты выполнила мое поручение? — не успела Мара войти в элитную, огромную палату, оснащенную самым современным техническим оборудованием вплоть до холодильника, сурово спросил отец.
Она скривила пухлые губки, накрашенные яркой бордовой помадой, присела на стул, и погладила старика по плечу. Под пальцами ощущались остро выпирающие кости, но ни грамма жалости в душе Мары не шевельнулось.
— Я нашла Алису. Поговорила с ней, даже пригласила на свою квартиру, ту, которую мне…
— Я не о том спросил! — резко, неприятным каркающим голосом, оборвал он, сузив глаза. — ты рассказала ей правду? О том, что я хочу увидеться с ней?
— Н-нет. — замялась она, опустив взгляд на свои колени. — еще не успела, папа. Ты же понимаешь, что она выросла в детском доме, и очень обижена на меня.
— Обо мне ты ей хоть что-нибудь сказала? Она… Она считает предателем и меня?! — нетерпеливо переспросил Григорий, и, от волнения лицо его покрылось багровыми пятнами, а на лбу выступила испарина.
Приборы запищали, линия сердцебиения начала опасно подскакивать, то выравниваясь, и старик, вцепившись скрюченными пальцами в края одеяла, выгнулся, закатывая глаза. Губы беззвучно зашептали, прося позвать врача, и Мара, вскочив, несколько секунд смотрела на него, не торопясь крикнуть о помощи. Ведь это удобно, если отец скончается сейчас, у неё окажутся развязаны руки.
Но мысль эта, пугающая и внезапная, иссякла так же быстро, как и появилась. Женщина метнулась к двери, оглянулась.
— Подожди, папа… Я позову кого-нибудь. Потерпи…
Выбежав в коридор, она громко окликнула знакомую санитарку в белом халате, и та поспешила навстречу. Заглянула в палату, всё поняла без объяснений, и бросилась к тревожной кнопке, расположенной над кроватью. Удивилась, почему дочь Белозёрова этого не сделала сама, и взглянула на Мару, заламывающую пальцы в уголке.
— Он… Он умирает? — просипела та, округлившимися, полными холодного равнодушия, глазами глядя на корчившегося в судорогах отца.
Её вытеснили вон, двое мужчин, реаниматолог и тот, который наблюдал Григория, ринулись к больному. Дверь захлопнули, и Мара криво усмехнулась. Она разрулит эту досадную проблему, приведет Алиску к деду, но сначала поддаст жарку в тлеющее пламя, раздутое ею самой в сердце девчонки.
Лиса не должна сорваться с крючка, иначе всё пойдёт крахом… Тут-то и зазвонил телефон, но, вопреки ожиданиям, это была вовсе не дочь. Услышав в динамике хрипловатый, с властными нотками, мужской голос, Мара похолодела, сразу поняв, с кем ей предстоит говорить.
Но притворилась дурой, якобы не узнала Соколова. Он потребовал встречи, и отказать ему она, конечно же, не смогла. Слишком глубоко погрязли они все в грехах прошлого, и трясина эта грозила засосать не только её, а гибнуть в одиночестве Мара не собиралась…
АЛИСА
Галюня была рада встрече, она вообще не умеет скрывать чувства. Когда я позвонила ей, и, ничего не объяснив, настояла на том, что нам нужно увидеться, она предложила именно здесь — в сквере неподалеку от интерната, потому что у неё сегодня смена, и уходить надолго ей нельзя.
Я не возражала. Пришла пораньше, купила по большущей порции мороженого, и всё порывалась набрать Руслану, но не смогла.
— Лиска, как ты выросла! Красавицей стала, я тебя еле узнала! — Галя с радостной улыбкой бросается ко мне, и мы обнимаемся, разглядывая друг друга.
Вот уже и сентябрь, пронизывающий ветер срывает с меня капюшон, и швыряет в лицо волосы. Убираю их, смущенно отвожу глаза под пристальным взглядом нянечки. Так и не отвыкну звать её по-другому, для меня она навсегда останется ею.
— Господи, девочка, да кто же тебя так? — всплескивает пухленькими ручонками, берет за щеки, с ужасом глядя на синяки. — это он, да? Он бьет тебя?
— Нет, это я неудачно упала. — вру на ходу, — с мотоцикла. С другом катались. Вот, держи, твое любимое, ванильное, с джемом.
Подаю ей большой рожок, с хрустом разворачиваю со своего обертку, и откусываю лакомство. Галюня качает головой, не притронувшись к угощению, и мы медленно идем вдоль ряда берез.
— Ну, расскажи, не томи! Как живешь-то, не обижает тебя опекун?
— Я как раз об этом хотела с тобой поговорить. — поспешно жую ледяную вкусняшку, чтобы скрыть отчаяние, и притворяюсь, будто рассматриваю ватагу ребятни, гоняющих футбольный мяч. — ты говорила, что мой отец погиб?
Галя хмурится, вокруг добрых карих глаз россыпь морщинок. Задумчиво распаковывает мороженое.
— Мы уже обсуждали эту тему, Лиса. Зачем спрашиваешь опять? — косится на меня, и я беспечно пожимаю плечами.
— Ну, имею я право знать? Как его звали? Откуда в моем свидетельстве о рождении стоит «Алексеевна»? Не от дури ведь!
— Так Алексеем и звали его. — подхватывает с готовностью она, избегая встречаться со мной взглядом. — мать твоя, Мария, в роддоме отказную написала, мол, не нужен ребенок, и никаких прав предъявлять опосля не станет. А этот, Алекс, стало быть…
