Многими годами позже, сложив свои первые неловкие строки, я отыщу в родительском шкафу плотную широкую книгу — углы ее будут стесаны, а во всем остальном время ее не коснется, оставит незамеченной, пропустит среди прочих испорченных и состаренных.
Коричневым квадратом, заполненным буквами и спешными зарисовками фигур, заботливо обведенными цветными фломастерами нетвердой детской рукой, ко мне попадет «Черный обелиск» Ремарка. Он не окажется первым произведением автора, которое я прочту, но снова, уже во второй раз, станет книгой, которая меня не оставит.
Третьей будет истертая, вытрепанная подборка крохотных заметок, эссе и ничего не говорящих историй. На обложке портрет и фамилия, знакомая каждому порядочному человеку. Я буду взрослой, опаздывающей и бегущей, взрослой, забывшей, что в картонных коробках хранятся книги, не помнящей ни того лета, ни вчерашней грозы. На светофоре, за поворотом, у незнакомой лестницы будут продаваться книги по 50 рублей — те, которые случайно не выбросили, те, что успели уцепиться за рукав и не рухнуть на дно коробки.
Одну из них я заберу себе.
Это будет краткая история жизни, скудное описание фактов и самые яркие наполненные душой слова и предложения Раневской. Фаина Георгиевна станет единственной женщиной в уже сплоченной мужской компании.
Рождественский. Ремарк. Раневская. Рокочущее море буквы «эр», море, хватившее через край и хлестнувшее темной водой на берег.
Я вешу на краю коробки, тянусь маленькой ручкой к темному уголку неизвестной мне книги, а за окном лето, пчелиное кружение и температуры. Гулом отражаются от картона слова и смех моей подруги, она примеряет старое пальто и скачет в нем по комнате, сшибая лабиринты из велосипедов, лыж и ржавых коньков… Книги выбросят, заведут новых собак, мы окончим школу и сначала будем встречаться реже редкого, а после и вовсе прекратим, забыв, что у нас был этот день.
Еще недолго мы будем помнить, как наш общий сосед проколол гвоздем ногу и мы всем двором считали его героем, постараемся сохранить в памяти, как однажды я собралась и пошла на уроки в блузе, одних колготках и сандаликах, но больше ничего не вспомним о том лете никому не известного года.
Останется только книга, книга с напечатанной белым буквой «эр». Книга, с которой все началось.
Южные помидоры
В тот день, когда я покинула юг, оставила тающий асфальт его центральных улиц, горячее молоко ночного моря и выжженный солнцем воздух, я ни о чем не жалела. Меня ждал север, а с ним и пахнущие морозом волосы, поэтические вечера в подвалах старых особняков и беспробудное счастье.
В свой первый год я работала на Мельничной улице, в здании «Леннаучфильма», и не имела никакого отношения к кино. Мой путь с понедельника по пятницу пролегал вдоль Никольского кладбища с одной стороны и неласковых вод ноябрьской Невы с другой. Утром и вечером, стоило мне только шагнуть за порог, как город запускал дождь. Зонты у меня не держались, поэтому изо дня в день я набирала дождевую воду в карманы пальто и за шнуровку ботинок. Но, как мне и представлялось до отъезда, я была счастлива просто тем, что могла жить в городе рек и каналов, могла быть здесь дома.
Ни по чему из прежней жизни я не скучала, не хватало нескольких друзей с теплой и загорелой кожей, частых поездок в родительский дом и ничего больше. Единственной вещью, которая вызывала во мне томление, были южные помидоры. Сочные и мясистые, они тяжелели под горячим солнцем, под его тягучими лучами, накрытые лопухами, чтобы раньше срока не испечься в беспощадной жаре, и неизменно принимающие ежевечерние водные процедуры из садового шланга.
Когда я окончу школу и разъедусь в разные города, моя бабушка будет срывать зеленоватые плоды и хранить их на подоконнике, чтобы они доходили там специально к моему возвращению. Бабушка и сейчас плохо переносит нашу разлуку, она бы и меня накрыла листочком, чтобы никто не обижал, чтобы спасти от палящих лучей.
В семейном альбоме есть снимок: на нем я стою на помидорной грядке, на мне красные плавки, купальный верх в крупный белый горох и прическа «пальмочка». Ветки будущих томатов смыкаются далеко над моей головой, мне пять лет, и я еще не представляю, что готовит мне это лето. Где-то за моей спиной посреди огорода стоит большая белая ванна — ее набирают для детей, исключительно для баловства и купаний.
Сегодня эта ванна стоит пустой — мы выросли и оставили дом и его грядки. Некоторые из нас теперь привозят сюда бабушкиных правнуков, мы сами приезжаем слишком редко. Но уже в дороге, еще только начиная свой путь на юг, я чувствую, как там, на крохотной кухне, за круглым деревянным столом, бабушка режет помидорный салат. Когда мы зайдем в дом, когда обнимемся и оставим сумки, его посолят и заправят подсолнечным маслом с крепким запахом, который не отняли бесчисленные фильтры и рафинация.
За обедом мы будем сидеть рядом, заметим, какой маленькой стала бабушка, полюбим ее еще крепче и уберем горячие помидоры в холод до ужина.
Чтобы не забывать
Далеко в моем детстве у мамы было серое шерстяное пальто, у пальто был ворот. Еще у мамы была я. Когда зимой она возвращалась с темного снежного двора домой и оставляла пальто в прихожей, я немедленно зарывалась носом в воротник и дышала так, пока мороз окончательно не исчезал в тепле комнат.
Сегодня, если кот особенно надолго задержится у приоткрытого окна, его шерсть начинает пахнуть тем детским морозом, мамой, приходящей с работы, ее руками и гостинцами в сумках. Я утыкаюсь носом куда-то в холку и дышу, пока жар квартирных стен не отнимет запаха детства, но это не навсегда, завтра мы снова откроем окна, подышим еще немного.
Помнить, напоминать себе о забытом — это и значит хранить историю своей семьи. Если провести пальцем от горизонта, на котором сходятся лоб и волосы, дальше через переносицу к крыльям носа, спуститься к ямочке над губами и добраться до подбородка, то лицо, по которому вы пробежались, запомнится вам навсегда. Если трогать руками, если прикасаться к вещам и людям, то они крепко засядут в вашей памяти.
Иногда мы можем запомнить важное касание и повторить его снова. Наш кот, Густав, зарывается носом мне в волосы, мурчит и сжимает их лапками. Ему кажется, что он мнет пушистый мамин живот. Часто мы запоминаем вкус, впервые попробовав бабушкин ягодный пирог, или аромат приготовленного мамой полосатого кекса и с теплотой вспоминаем о доме, снова получив напоминание вкусом или запахом.
