Наташа поняла, что ей надо набраться терпения. Таксист говорил без умолку все сорок минут, решив, что девчонка его полностью поддерживает.
— Прощай, дочка, — сказал он почти растроганно, когда Наташа расплатилась возле знакомого подъезда.
Она потопталась перед подъездом нерешительно и скорбно.
Потом стала набирать код, сообразив, что не помнит порядка цифр. Попробовала нажать на самые стертые кнопки. Стальная дверь открылась. В стальном же лифте она поднялась на восьмой этаж, заметив, что на стальных стенках не было выцарапано ни одного бранного слова.
«Кто же тут живет? — с ужасом подумала она. — Верно, люди будущего, вызревают в тишине, чистоте и спокойствии».
С тем же самым чувством она подумала: здесь живет ее жених.
Вопреки этим ожиданиям, Андрей встретил ее больным и разбитым. Усталым, осунувшимся и мало напоминающим людей будущего, существ без страха и упрека.
— Голова болит, — пожаловался он, — буквально раскалывается.
— Анальгин пил?
— Хоть ты что с ней делай, точно окована стальным обручем.
— Мама говорила, что, когда болит голова, надо выпить крепкий, очень горячий чай и очень сладкий.
— Ты же знаешь, я не пью сладкий чай, а тем более горячий.
— У меня тоже болит голова, — ответила она, — помучаемся вместе.
Она заметила, что Андрей рад ее приезду, но как-то так рад, точно они едва расстались и вот снова встретились.
В прежние дни это могло несказанно обрадовать. Сейчас это настораживало. А отчего — было не вполне ясно.
Это заставило Наташу напрячься и сообразить, несмотря на усталость, сколько времени прошло со дня их последней встречи.
Тогда она уезжала во Псков. Тогда была весна, начало белых ночей. Псков, работа какая-то необыкновенная. Сначала цвела черемуха, потом пышная северная сирень. Потом… потом… И все это время они не виделись. Да, пожалуй, не слишком много думали друг о друге. Прошло больше месяца. А по сути, много больше. Полтора, почти два…
— Заканчиваю книгу, — не без тайной гордости все же улыбнулся Андрей. — С трудом.
— Какую книгу? — спросила Наташа, действительно в этот момент не понимая, о чем речь.
Андрей посмотрел на нее как на ненормальную.
— Ах да! — улыбнулась Наташа. — Книгу, книгу. Что ж ты ее так долго пишешь? Два года только и разговоров что о ней.
— Это трудная работа, — начал оправдываться Андрей, — почти невыполнимая.
«Еще немного — и он будет хвастаться непонятными для меня вещами».
— Если это для тебя так трудно, зачем делать?
— Ты как-то нехорошо говоришь. Я говорю не о том, что для меня эта работа невыполнима, а что вообще сбор материалов, поиск формы — труд колоссальный.
— Идея, Андрей, все же первична. Замысел, зарождаясь и развиваясь почти без участия автора, так же и воплощается. После того как он вырастет, необходимо лишь мышечное и интеллектуальное напряжение, чтобы форма, материал, подобранный для воплощения, соответствовал замыслу. Это просто. Если же это не так, то для чего ты взялся за книгу? Для чего? Чтобы доказать себе, кому-то там и мне заодно, что ты усерден в сборе материалов и упорен в их обработке, ничего не сулящей? Кроме, конечно, головной боли.
— Хотя бы и так, что плохого в том, что я пытаюсь хоть тебе что-то доказать.
— Что касается меня, мне доказывать ничего не нужно. Показывать — другое дело. Я с интересом прочту эту книгу. Правда, на каждом шагу там будешь высовываться ты и мешать мне воспринимать эту косную древнюю материю.
— Не скажи, Татуся. Ничего косного. Там — жизнь, превышающая наши представления.
— А! Так ты раздавлен и окован этой превосходной жизнью, в прицел которой ты нежданно-негаданно попал? — Наташа не сердилась, но говорила отстраненно и несколько иронически.
— Да! — наконец успокоился Андрей. — Это именно так. Ты не знаешь, работа эта не уступает по напряженности даже и нью-йоркской фондовой бирже.
— И штаб-квартире НАТО, — подхватила Наташа, смирившись со всем, что тут было, в этом кабинете молодого, оборотистого писателя; наполненном множеством ненужных, но колоритных предметов. — Ты сделал ремонт и поменял обстановку.
— Нет, только компьютер новый приобрел.
— Чем тебя старый не устраивал?
— Моя работа теперь немного смахивает на твою. В обработке компьютера я вижу предметы древней цивилизации в натуральном, не ископаемом виде.
— А зачем они тебе? Ты ведь их не рисуешь.
— Чудачка, — Андрей пожал плечами, — ты думаешь, что рисовать можно только красками?
— Конечно, и еще карандашом, и еще дождем и радугой — акварелью.
— А еще словами.
— Это мне недоступно. Слова часто бывают лживыми, а краски не лгут.
Граммофон довоенных времен с превосходным набором старых пластинок, музыка, под которую они любили танцевать, воображая себя молодыми людьми той поры, показался ей теперь воплощенным издевательством. Он соседствовал с мощным офисным компьютером, на цветном мониторе которого переливалась всеми цветами восстановленная при помощи хитрых компьютерных операций древняя ваза. Ее темный землистый оригинал находился тут же, на обширном рабочем столе, где в беспорядке валялись какие-то ржавые клинки, крючья, иглы, цепи и другие орудия смерти, как это представилось Наташе.
Замечательные копии старинных карт привлекли ее внимание несказанно больше. Странно выглядела земля в изображении продвинутых иноземцев. Небольшая, но яркая страна городов.
У Наташи возникло стойкое ощущение, что не слишком артистичный и даже занудный Андрей просто извлекает нечто из недоступных для других документов, компонуя все это наугад. Все равно никто ничего проверять не станет. Никто не вызовет в карательные органы, не будет стращать скорой расправой.
— Два дня назад записывался на телевидении. Со мной полтора часа говорил сам Александр Гордон.
— Чудесно, — ответила Наташа, — о чем это так долго можно говорить с Гордоном?
— О раскопках, о книге.
— Ах да. И скоро тебя увидит вся страна. Или некая часть ее.
— Передача по ОРТ, конечно, увидит вся страна.
— А ты не боишься ответственности?
— Ответственность, конечно, растет. Сейчас любой мой шаг приходится сопрягать с возможными последствиями.
— Шаг в сторону — попытка к бегству.
— Да, вроде этого, — не заметив грустной Наташиной усмешки, ответил Андрей.
— Да ты не печалься, все обойдется. Слава ученого надежнее, чем иные ее разновидности. Прочнее. Меня вот за невинную копию Левитана грозились упечь в тюрьму.
— Когда и кто грозился упечь тебя в тюрьму? — Андрей насторожился.
