— Лев Степанович уже лет двадцать, по меньшей мере, торгует поддельными полотнами. Это такая теневая индустрия звезд. Бабки отстегиваются нехилые, ребята довольны до поры до времени. А потом как-то сами по себе и растворяются. Кто допился до гробовой доски, кто из окна вывалился в состоянии депрессии, кто под автомобиль попал на совершенно пустой дороге. Не думаю, что Сизый причастен к этим трагическим происшествиям. Это происходит как-то само собой.
— Мне, Стас, нетрудно поставить себя на место любого из них. Ты прав, это происходит само собой. Стало быть, Лев Степанович своего рода гений. Он окружает человека непрошибаемым одиночеством и делает потом с ним все, что захочет. То есть в какой-то момент звучит не слышный никому приговор. И ни художника, ни человека. Так за все это время никто не причинил ему серьезных неприятностей? Я что-то не верю. Уж очень он сизый, Стас.
— Бронбеус твой пытался с ним бороться, только это бессмысленно. Единственное, чего он добился, — это то, что Лев Степанович в институте не преподает и книжка его у нас не изучается. Бронбеус себе сердечную болезнь заработал, да и сам из института уходит. А Лев Степанович на плаву и всегда прав окажется, помяни мое слово. И за границу едет он, а не Бронбеус.
— А ты хочешь его место занять?
— Пур ква па, как говорят французы.
— Лучше тебе картинками дилетантскими торговать на Арбате, чем сделаться Львом Степановичем.
— Понимаешь, Татка, а ведь по гамбургскому счету — учиться деловой хватке просто не у кого. А вот у него — можно.
— Может быть, ты из ревности какой или злости наговариваешь на не повинного ни в чем старого мудака?
— Может быть, — засомневался Стас. — Да хрен с ним. Он скоро уедет. Навсегда. Вместе с этой Остроуховой, Толиком, которого он специально изобрел для нее. В общем, вся эта подлая шайка тоже растворится в сумерках Европы. А свалить они могут буквально на днях. У них уже билеты до Дюссельдорфа. Для начала. А там они все разбегутся.
— Откуда ты все это знаешь?
— Из билетной кассы, — мрачно пошутил Стас. — Стас умный, он вычислил все стежки-дорожки, по которым вразвалочку ходит Лев Степаныч. И более того, дополнительные направления, которые его с некоторых пор волнуют. Лев еще пригодится Стасу. Лев послужит Стасу. В последний раз. Жаль, что не сможет подмахнуть на какой-нибудь своей пудовой книженции по искусству: «Победителю ученику от побежденного учителя».
«Вот фрукт, — думала Наташа, — с одной стороны, ждет, что все они свалят в эти дни, с другой — ждет встречи, как я понимаю, с этим Львом, о котором я уже слышать не могу. Что-то тут не то».
— Мы говорим об этих людях с восхищением. Не правда ли, странно. А, Стасик? Представь, восхищение, скажем дикарем-людоедом, вот, мол, какая необыкновенная культура приготовления пищи, какие прочные и специфически форматированные челюсти, какой строгий и даже торжественный ритуал, танцы, пение, ужимки, прыжки… Тебе не кажется, что все это дурно пахнет?
— Да все я знаю, Татка, но ничего не могу с собой поделать. Меня точно несет неведомая сила.
— Так что же все-таки ты собираешься делать? — схитрила она, думая разговорить несомого неведомой стихией Стаса.
Но тот внезапно замкнулся. Видать, почувствовал, что наговорил лишнего. А если не наговорил еще, то запросто сейчас проболтается. Не сможет не проболтаться по причине характера.
— У меня нет от тебя секретов, — попробовал вывернуться он, — но сам я кое-что не до конца понимаю.
— Так советуйся со мной, — серьезно предложила Наташа. — Один ум хорошо, а два…
— Ты можешь наломать дров, — как-то в сторону сказал он. — А это недопустимо сейчас. Я ведь не знаю, что ты успела натворить в эти дни. И не спрашиваю. У тебя, например, радикально изменился тон высказываний о многих известных нам с тобой людях. Это веселит меня как эстета, но удручает как практического человека. Мне было бы намного спокойнее, если’ бы тебя сейчас просто не было в Москве.
— Ага, начиная с этой вот секунды.
— Да хоть со следующей, это не принципиально, Татка.
Наташе показалось, что он вполовину проговорился. Она даже была уверена в этом. Стасу нужна мастерская. И не для того, чтобы прятаться. Он как бы нехотя, но демонстрировал прочность своих позиций. Дурак-то дурак, но дуракам везет. Эта истина слишком стара, чтобы не работать сейчас. Он намекал на то, что достал превосходные краски для печатания этих ценных бумаг. Но печатать он, судя по всему, не собирается. Что-то он мнется. Как бы заикнулся о том, что нехило бы выполнить эту трудоемкую и одновременно тонкую работу вместе. Но эта тема больше им не развивалась. Можно подумать, что он действует по чьей-то указке. Отчасти занимаясь саботажем. Выжидая, уклоняясь, пивко импортное попивая в обществе красивой юной женщины. В ее мастерской. Из которой эту женщину хотел бы турнуть.
Он, может быть, прав, хоть он и дурак. Или только потому и прав. Наташа подметила, что в течение последнего времени люди, мелькавшие перед глазами, исчезали и больше не появлялись на горизонте.
Наташа догадывалась, что Бронбеус вел какую-то таинственную войну, впрочем, против кого были направлены боевые действия старого учителя, она не знала совершенно. Что касается Остроуховой, ее отношений с искусствоведом, Толиком и самим Стасом — все это представилось какой-то омерзительной змеиной свадьбой, когда змеи со всей окрути сползаются в одном овраге и сплетаются в отвратительный клубок.
— Стас — хороший, — бормотал меж тем Стас, — Стас чужого не берет. Он знает, что надо делиться. А кто-то не знает этого.
— Леона ты подослал ко мне? В качестве платного приложения к твоему визиту?
— А кто же, — цинично признался Стас, — я самый и подослал. Должен же был я знать, где ты ходишь-бродишь и вообще. Не отмычкой же мне было твою мастерскую взламывать. А Леон, хоть и зануда, в таких делах незаменим. Быстренько тебя вычислил и мне про тебя сообщил. Правда, наврал при этом с три короба, что ты то ли помираешь, то ли собираешься помереть…
— Ну и как я выгляжу, на твой строгий взгляд?
— Да на все сто, старуха, ты ведь непотопляема, как и я.
— А ты никак собирался меня потопить?
— Что тебе за мысли приходят в голову? Я к тебе не изменился, ни от одного слова своего не отступлюсь, хочешь — дак хоть прямо сейчас замуж…
— За кого?
— За верного Стаса, вестимо. Не за археолога же твоего придурочного тебе выходить.
— Попрошу не говорить плохо про моего мужа, как сказала бы Ирочка-суицидница, — двойственно и мрачно ответила Наташа. — Нефильтрованное пиво, Стасик, действует на тебя расслабляюще.
Это не твой напиток. Твой напиток — шмурдяк молдавский, что продается на станции метро «Университет» под коньячной маркой «Белый орел», кажется. Выпил — убежал. Извини, но ты устарел. Займи очередь. Днесь ко мне ютился сладенький Антон Михайлович, видать опившись минеральной водой. Си-си-си-си… си-си-си. Шварценеггер чертов.
