Тонечка, с постоянством маятника являвшаяся в комнату изо дня в день, чтоб трезво и настойчиво блюсти, хотя бы отчасти, распорядок дня Наташи, в этот раз оказалась как нельзя кстати. Как вчера или позавчера, она притащила из супермаркета воз снеди, чтоб угодить в поте лица трудящейся для общего блата дочери, но сегодня в этой маленькой лошадке сияла какая-то особенная и сокровенная мысль.
Обозревая пространство Наташиных трудов, с улыбкой из дальней университетской московской юности она обронила, что Наташа буквально обречена на успех и что поклонники толкутся прямо у дверей ее квартиры.
— Это еще как? — изумилась Наташа. — Поклонники? Толкутся? У двери нашей? Да кто же?
Тонечка было призадумалась, но превосходное расположение духа, видать, сказалось, и ее понесло.
— Божественный молодой человек, небольшого роста, в кепочке такой стильной, какие только-только снова входят в моду, ну куда же все денутся от высокого стиля нашей молодости. — Она задумалась, правда ненадолго. — И такой деликатный, вежливый, он буквально глаза прятал и никак не хотел показать своего лица.
В Наташе что-то оборвалось, она вспомнила тот вечер, когда ее провожал Стас, и как он испугался, увидев возле лифта эту вот самую кепочку и какой-то странный взгляд, рассеянно скользнувший по ним без всякого человеческого выражения.
Она припомнила странные перемены, происшедшие с Антоном Михайловичем, его резкое и даже дерзкое отношение к ней, и связала эти события в одно целое. Внутри точно тетива натянулась.
— Мама, опиши-ка мне его подробнее.
— Ну, Татуся, я же не писательница.
— Мам, это важно. Вспомни, как он выглядит, только без твоих этих самых заморочек.
— Если бы я только знала, что это для тебя так важно, я пригласила бы его к нам выпить кофе. Кстати, я купила именно твой любимый сорт, «Арабика», чудесные зерна, которые мы, помнишь, перемалывали в лучшие наши деньки до мельчайшего состояния и готовили на медленном-медленном огне, по-турецки.
— Мне кажется, ты сейчас в таком состоянии, мамочка, что готова всякого бомжа пригласить к нам на кофе.
— Да упаси меня бог, — искренне возмутилась Тонечка, — я же говорю, я просто не успела тебе всего рассказать, этот молодой человек разодет, как говорится, в пух и прах, я затрудняюсь даже сообразить, в каком таком магазине он завсегдатай.
В ее голосе и строе мыслей, однако, возобладала другая тенденция. Она почувствовала тревогу Наташи и пыталась встать на непонятную ей точку зрения дочери, прекрасно понимая, что это неосуществимо.
— К тому же я уверена, что этот достойный молодой человек уже скрылся, как подобает пылкому, но не уверенному в себе кавалеру. Ведь ты у меня такая своенравная, неприступная.
— Ма, ну что ты городишь, — рассеянно отвечала Наташа неизвестно каким словам Тонечки. — А больше там никого не было? Может, еще более свежие кавалеры наготове, чтоб сменить этого, что так поразил твое воображение?
Тонечка наконец разгневалась, расплакалась, ничего не понимая.
Но рассердилась нс на шутку и сама Наташа.
— Пойми, что все слишком серьезно, мама. В каком мире ты живешь: кавалеры, кепочки, Африка, экспедиции, доктора какие-то бесчисленные, папины деньги. Да пойми ты, что от папиных денег не осталось ничего, вообще, ну абсолютно — ни-че-го.
Наташа посмотрела в округлившиеся от ужаса Тонечкины глаза и пошла звонить Андрею.
Это был жест автоматический, вроде мытья посуды. Она подумала, что не следует делать этого, но телефонный номер набрался как бы сам собой.
Лучше б она не звонила ему, потому что с первых двух-трех слов и даже звуков его голоса она поняла, что он не может говорить свободно.
Андрей был не один.
Где-то рядом с ним витал и веял призрачный женский голос, от которого Наташа просто остолбенела.
Она могла бы стоять так долго, едва прислушиваясь к недоуменным восклицаниям Андрея, — настолько была изумлена.
Однако, в силу спасительной инерции, она стремительно начала разговор с женихом. Так, словно рядом с ним никого не было и быть не могло.
— У меня проблемы, Андрей, и это очень серьезно, поверь. Мне необходима твоя помощь, немедленно.
— К чему такая спешка, Татуся, — как-то слишком уверенно отвечал он, — ты просто устала. Увидимся в более спокойной обстановке, все обсудим, со всем справимся… Я тоже устал без тебя. Знаешь, я просто не могу есть эти надоевшие мне бараньи котлеты.
— Что ты имеешь в виду, — еще сильнее удивилась она, пытаясь найти несуществующий подтекст в слове «бараньи».
— Я люблю, когда для меня, для нас, готовишь ты. — Голос жениха показался ей наглым и алчным,
«Может, он пытается меня отвлечь от дурных мыслей и потому говорит о еде?» — Наташа была в полном недоумении. «Нет, таким актером Андрей не был». Он говорил искренне, но полную чепуху.
— В Какой еще спокойной обстановке? — то ли испугалась, то ли разъярилась Наташа. — Скоро не будет никакой обстановки. Вообще. Ты что, перестал меня понимать?
— Может быть, может быть, — отвечал Андрей, — но я мгновенно научусь понимать тебя новую. Это ведь большой труд, поверь и ты мне, Татуся. Мы немного переменились, придется потрудиться и тебе. Но ты справишься.
— Да я же люблю тебя! — чуть ли закричала она в телефонную трубку.
— А значит, только ты можешь мне помочь. Даже если я что-то напутала, даже если я в чем-то ошибаюсь. Ты один.
— Так все и будет. — Он был точно непробиваем. Но женский голос, порхавший где-то около Андрея, как бабочка, прорезался вдруг с невыносимой полнотой: «Андрей, достаньте мне вот эту книгу, я не могу дотянуться».
Наташа узнала голос той самой Лизы, которая фигурировала рядом с Андреем на вечеринке, и отрешенно бросила трубку.
«Вот он, так называемый момент истины, — решила она. — И в такие-то дни. Ужасно».
Медленная злоба закипала в ней. Срочно ехать к Андрею, кричать, топтать, рвать на части и эту самую стриженую мерзкую чернавку, и книжку ее, наверное, дебильную, про какие-нибудь мертвые города.
— Порву, как Тузик грелку, — прошипела Наташа сквозь стиснутые от ненависти зубы и уже было представила себе, как впрыгивает в джинсы, застегивает ветровку на ходу, открывает дверь… стоп. А там кто-нибудь из тех, кто до полусмерти напугал Стаса. И ее, Наташу, чем-то тоже очень пугает.
«Да ведь это самая натуральная слежка, — осенило ее. — Но кто и зачем может за мной следить? Это же недоразумение какое-то. Но что сейчас, госпожа художница, нельзя назвать недоразумением? Все в этом только ряду».
Она вспомнила про деньги, поступавшие на ее счет, всю нелепость своих предположений относительно этих денег, и с ужасом решила, что все кончено, что за ней следит доблестная милиция, чтущая интересы граждан ее страны.
