Все, наигрались. Дальше без боев.
Зачем и как бы Нова ни вернулась на Аддар, зла она действительно не творила. Баловалась, да, что-то вынюхивала, выясняла, занималась одной ей понятным делом, потому и оказалась на складе.
Им нужно научиться разговаривать.
Санара поднялся со стула, подошел к той, которая лежала на кушетке. Уже не бледная, цвет лица изменился на здоровый, руки теплые. Он осторожно положил свою ладонь поверх одежды ей на грудь чуть ниже шеи, в очередной раз отсканировал наличие физических повреждений — осталось полпроцента. Разглаживающиеся шрамы.
Какая она на самом деле? Какой была «до»? Риторический вопрос, но он до сих пор волновал его. Ее нынешнее тело и внешность — результат осознанного выбора, не «оригинал». Аида же тянула к ней что-то другое, внутреннее, скрытое от глаз.
Скоро проснется.
Не успел он об этом подумать, как Нова сделала глубокий вдох; затрепетали веки.
Санара предусмотрительно отнял руку и отошел к окну.
*****
Нова.
Пыточная.
Жаль это понимать, но где еще я могла себя обнаружить? Ничего не болит, не тянет, не ноет — и на том спасибо. Темная фигура в балахоне у окна; я сумела принять вертикальное положение, села, свесила с жесткой лежанки ноги. Каменные стены пропитаны странным «глушителем» вибраций, такие не раскрошить даже взрывной волной. На душе печаль — остатки той самой апатии, которая накрывает всегда после обращений. Но совсем не хочется ни страдать, ни драться, ни противостоять.
Судья молчал. Может, морально готовился к тому, что ему предстояло делать, может, думал о своем.
В моей голове все еще полыхало вчерашнее пламя — оно почему-то шокировало меня куда сильнее последующей пробоины в корпусе. Вернуться бы сейчас в особняк, привести мысли и настроение в порядок, но в этом подвале решаю не я. Оказывается, я отвыкла, когда решает кто-то другой.
— Просто отпусти меня, — вдруг попросила я тихо. — Не мучай. Я знаю, ты умеешь.
Санара молчал. Не поворачивался, не шевелился, слушал. Стало вдруг ясно, что это мой шанс — попробовать объясниться, пока есть время.
— Мы с тобой играем на одной стороне. Но это сложно… в двух словах.
И сложно вести монолог в зале из одного слушателя, глаз которого даже не видишь.
— Дай мне пару недель, максимум месяц. И я приду к тебе с объяснениями, расскажу все, что ты захочешь знать.
Тишина.
— Я не преступница. Не поджигала склад. Я всего лишь хочу понять, что творится на Аддаре… Я вернулась для этого.
Наверное…
Что еще сказать? Подтверждать свои слова чужими именами и адресами не хотелось. Не сейчас. Рассказывать о себе — Леа — хотелось еще меньше, это лишит меня шансов дальше управлять собственной жизнью. Потому что, если опять надавят на родных, которые вроде бы даже не «родные»… Любовь-то внутри осталась.
— Будь… человеком. Можешь?
Наверное, это самые глупые слова, которые я могла произнести. Это как заранее обвинить кого-то в жестокости и бездушности.
На этот раз Судья повернулся.
Я поднялась с кушетки; он подошел и остановился напротив.
(Besomorph, Veronica Bravo — Lost in Translation)
— Скажи мне, — попросил ровно, — мы были с тобой знакомы раньше? В твоей прежней жизни?
Смотрел надрывно, пытливо и взглядом этим лез в самую душу. Были ли мы знакомы? Конечно, иначе меня бы сейчас не было. Вместо Новы была бы Леа, радовалась бы не такой затейливой и свободной, как у меня теперь, жизни, зато была бы до сих пор узнаваемой матерью с отцом.
— Зачем?
— Просто ответь.
Он не допрашивал, не давил. Ему и правда был важен ответ. Что ж, я скажу.
— Да, были.
Недолго. Всего лишь один день, расчертивший все на «до» и «после». Знаковая, роковая встреча.
Доволен?
Аид смотрел, как человек, как никогда раньше — с толикой печали. Меня выкручивал его этот взгляд куда эффективнее, нежели любые «прожектора» Судьи.
— Это я… убил тебя?
Он что-то задел. Что-то, что я очень давно и глубоко прятала. Поднял тему, на которую мне давно хотелось бы с кем-нибудь поговорить, излить душу, рассказать о том, что так и не зажило. Но ведь не с ним?
Однако бетон внутри меня раскрошился, и я стала той, кем не была давно — кем-то, кто нуждался в защите и утешении. Обычной девчонкой, так и не пролившей по себе слез. Давно я не испытывала этого — слабости, растерянности, чувства, как тычется носом в чужие ладони в поисках тепла душа. Сейчас я, как никогда раньше, ощутила настоящее одиночество — бесконечное, размером с космос.
Ему хочется снять камень с души? Я помогу. Ведь под машину он меня не толкал.
— Ты не втыкал в меня нож, не стрелял и не душил собственными руками. Если ты об этом.
Просто факты. Просто правда. А косвенные и важные мелочи о том, что к чему привело после, можно оставить в стороне.
Но он что-то увидел, уловил. Свою причастность к текущим событиям, к новой мне, ко всем изменениям. Принял вдруг в себя мою боль, стал ее соучастником. Изменился лицом, впервые отразил мои страдания своими глазами. И мне вдруг очень захотелось плакать. Колотить его по груди, орать: «Да, это все ты! Ты!» Чтобы кулаки все мягче, удары все слабее, слова все тише, а слезы все горше, чтобы выплакать, наконец, то, что так давно травило меня печалью. Сбросить вдруг часть груза на чужие плечи, проораться, поделиться горем, черт подери.
«У меня из-за тебя никого нет… Никого больше нет… Есть все, но никого».
И Судья сделал то, чего я никогда от него не ожидала и больше всего хотела. Он просто меня обнял.
Крепко, тесно, как ребенка. Которого «не пущу», «не дам в обиду».
Поразительно, как изменился мой мир в этих объятьях: затих, постепенно успокоился, нашел заботу, которую искал. Притихли обе мои части — человека и Элео, — впервые зазвучали в унисон. Хорошо, тепло, спокойно. Как будто за крепкой стеной, укрывающей от стылого ветра, как с очагом внутри.
Нонсенс. Но теперь я больше всего боялась не Судьи, а того, что он меня отпустит. Что он меня вообще когда-нибудь отпустит. Кажется, я очень долго шла, чтобы меня когда-нибудь вот так обняли. По-настоящему.
Нет, его хламида почти не пахла факелами. Больше им самим, его теплом и одеколоном. С ног сносила аура, сейчас удивительно мягкая, обнимающая тоже.
И я впервые с момента перерождения успокоилась. Не знала, отчего и зачем, просто обрела то, что искала. Неважно, как зовут его и меня, кем мы значимся в этом мире, мы наконец-то притянулись правильно, как магниты.
— Приди и расскажи мне все. Все. Когда будешь готова.
